Короткое правление Пипина IV - [13]

Французские роялисты, как и роялисты в любой стране, где монархию как форму власти искоренили, никогда не теряли надежды на реставрацию. Такова природа любого уцелевшего аристократа, это у них в крови — неискоренимая и вечная надежда на возвращение легендарного золотого века доблести и процветания. Когда снова восторжествуют правда и честь, верность долгу и королю, когда слуг и крестьян защитят, накормят и обогреют, а не выкинут их, беспомощных, в хищный, враждебный мир, когда человеку воздадут за его славное прошлое, а не за жалкую суету настоящего, когда Его Благословенное Величество, простерев величественно руку, призовет благородных и утонченных. Его Величество обласкает избранных и сурово накажет выскочек и подрывателей устоев. Мужчины будут галантны с дамами, а дамы — милы и любезны с мужчинами. А кому это не по нраву, тем не место в благородном обществе.

Само собой, роялисты были как бельмо на глазу у республиканцев. Партия роялистов, хотя и немногочисленная, небогатая и почти незаметная, демонстрировала сплоченность и фанатичную преданность монархической идее. Трения между ее членами возникали главным образом но личным, а не партийным поводам. Правда, периодически возникали проблемы, связанные со сравнением древности и престижа родов и поддержанием ветшающей фамильной чести.

Пока Национальная ассамблея с возрастающим энтузиазмом обсуждала реставрацию, роялисты устроили свою конференцию в зале, который после аншлюса Чехословакии Советским Союзом[1] служил пристанищем чешскому Клубу социалистических ораторов и гимнастов.

Трудностей не предвиделось. Претендент от Бурбонов был выдвинут на вполне законном основании, подготовлен и соответствовал королевскому посту. Но по странной случайности на конференцию его не пригласили. На ней присутствовали:

верцингеторианцы,

меровингианцы,

каролингианцы,

капетингианцы,

бургундианцы,

орлеанисты,

бурбонисты,

бонапартисты

и две малочисленные группы —

анжуисты, которых, по слухам, поддерживали англичане,

и

цезарианцы, происходившие, по их заверениям, от самого Юлия Цезаря и гордо носившие левую перевязь.

Бурбонисты держались по-королевски и снисходительно по-бурбонски улыбались, когда собравшиеся поднимали тосты за здоровье короля. Но когда они обнародовали имя своего претендента, графа Парижского, началось нечто невообразимое.

Бонапартисты, потрясая в ярости кулаками, повскакали со своих мест. Граф де Жюр, чей прадедушка выносил свой маршальский жезл в солдатском ранце, закричал:

— Бурбон?! Почему Бурбон?? Неужели иссякла священная кровь Наполеона? К чему союз с орлеанцами? Господа, вы собираетесь жить под властью Бурбонов? Повинных в падении монархии во Франции? Неужели мы…

— Не-е-ет! — кричали анжуисты, с явным, как показалось некоторым, английским акцентом.

— Лучше уж Меровинги, лучше Ленивые короли! — вопили капетингианцы.

Дебаты длились целые сутки. Благородные голоса охрипли, а благородные сердца устали взволнованно биться. Из всей аристократии только меривингианцы сидели молча и спокойно, внимательно слушали.

Утром второго дня общее крайнее истощение доказывало, что роялисты не способны избрать короля так же, как республиканцы — сформировать правительство. Еще ночью роялисты послали за шпагами и стали решать спорные вопросы как подобает аристократам. К утру мало кто из благородных делегатов остался без царапин и порезов, защищая свою честь. Одни только меровингианцы сидели спокойно, без единой царапины.

В 10.37 утра двадцать первого февраля 19** года престарелый Хильдерик де Саон неторопливо встал и негромко заговорил скрипучим, глухим меровингианским голосом, не охрипшим, в отличие от большинства голосов.

— Мои благородные друзья, — начал он. — Как вы знаете, я — сторонник династии, которая даже не признает ваше существование.

Один из бурбонистов устало потянулся к стойке со шпагами, но Хильдерик предостерегающе поднял руку:

— Успокойтесь, дорогой маркиз. Мои короли, как свидетельствует история, исчезли из-за собственной лени. Мы, меровингианцы, короны не хотим. Следовательно, мы более всего подходим на роль арбитров и советчиков.

Граф де Террефранка высокомерно усмехнулся.

— Мне кажется, годы республики повлияли на всех нас. Вы, господа, вели себя бездумно, как избранники народа, никогда не знавшего, чего именно он хочет. У вас, правда, выносливости поменьше. Хорошо, что на наше собрание не допущены посторонние и никто, кроме нас самих, не видит нашего позора.

Все в зале виновато примолкли. Аристократия, устыдившись, понурилась, а Хильдерик продолжал:

— Во времена моих предков вопросы наследования решались благородно: с помощью яда, кинжала либо удавки в сильных и сноровистых руках душителя. Сейчас мы отдались на милость голосования. Хорошо, будем относиться к этому как подобает благородным. Пусть правит тот, кто на самом деле мог позволить себе голосование.

Тут Хильдерик сделал паузу, отвинтил набалдашник своей трости и глотнул коньяку из отверстия, в котором когда-то пряталось лезвие шпаги.

— Кто-нибудь желает перебить меня? — спросил граф вежливо. — Нет? Хорошо, тогда я продолжу. Как вам известно, Бурбоны, орлеанцы, бургундцы, даже выскочки Капетинги — все они правили только одним способом, не правда ли? Мечом и топором. Потому я бы предложил заглянуть дальше в прошлое. Что касается Анжу… — Граф многозначительно изобразил черчиллевский жест «виктории», но вверх ногами.