Короткое детство - [12]

— О чём ты думаешь, Коршун?.. — спросил Митька.

— Так, обо всём. О войне. У Витьки Выковыренного батю убили.

— В госпитале помер, — уточнил Локоть.

— Витькина матка ревела, как зарезанная. Мамка моя её всю ночь нашатырным спиртом отпаивала.

— Нашатырный спирт нюхают, — заметил Локоть, — а Витька что? Ты видел его?

— Видел, когда к тебе шёл. Стоял около своего дома в батькином пальто, словно поп. Пальто длинное, по снегу волочится.

Настоящая фамилия у Витьки была Семёнов, и в Ромашки он приехал из города как эвакуированный. Поэтому его и прозвали Выковыренный.

— У него такое горе, а мы зовём его Выковыренный, — вздохнул Митька.

— А кто его так прозвал? — спросил Стёпка.

— Я сказал нарочно. А вы, и рады стараться. Выковыренный, Выковыренный…

— Я могу тебе поклясться чем хочешь, что слово «выковыренный» ты от меня не услышишь, — заявил Стёпка.

— И я тоже, — сказал Митька.

После длительного молчания Митька сообщил:

— Мой батя тоже в госпитале. Мама говорит, хоть бы он там подольше полежал.

— А от нашего вторую неделю писем нет, — пожаловался Стёпка. — Мамка каждый день плачет. А я ей говорю, что папка не любит их писать. Правда, ужас как батя не любил писать. Я тоже не люблю. Наверное, характером весь в батьку пошёл, — не без гордости заявил Коршун.

Митька тяжко вздохнул.

— Мамка сказала, что в школу погонит.

— Тебя?

— Всех!

— Опять в четвёртый класс?

— Ага.

После глубокомысленного раздумья Стёпка поскрёб макушку.

— Раз она сказала — значит, погонит. Она тоже с характером.

— А я всё равно не пойду, — сказал Локоть.

— И я… — сказал Коршун.

— А Лилька Махонина пойдёт.

— Почему ты так говоришь? — спросил Стёпка.

— Она всегда была выскочкой.

— Не выскочкой, а отличницей, — веско заметил Коршун.

Митька, ехидно прищурясь, посмотрел на Коршуна.

— Чего это ты за неё так заступаешься?

Стёпка покраснел и поспешно заговорил о Ваське Самоваре.

— А Самовар сказал своей матке, что если она будет гнать его в школу, то он сбежит на войну.

Митька засмеялся.

— Самовар-то на войну! Брешет…

— Факт, брешет.

— Он же трус.

— Последний трус, — заверил Коршун.

На этом разговор оборвался. Митька принялся читать книжку про войну. Читал он старательно, на разные голоса. Но Коршун его не слушал. Митька обиделся и сердито спросил:

— О чём ты опять думаешь?

— О пушке, — спокойно ответил Коршун.

— Какой?

— Настоящей. Из которой можно камнями стрелять.

— Где ты её возьмёшь?

— Сам сделаю, — заверил Коршун. — Если б нашёл толстую резину, давно бы эту пушку сделал.

«Чепуху какую-то порет Коршун», — подумал Митька и сказал:

— Ничего-то ты не сделаешь!

— Сделаю!

— Много ты наделал, языком!

— Ты у меня сейчас схлопочешь. — Стёпка нащупал рукавицу и что есть силы хватил ею Митьку по голове.

— А вот и не больно! — заорал Митька и тут же хлопнул Стёпку другой рукавицей.

На печке стоял треск, словно кололи дрова. От пыли Пугай зачихал и с грохотом прыгнул на пол. Нюшка проснулась и заревела.

— Это всё из-за тебя, — сказал Митька.

— Сам больше орал, а на меня сваливаешь, — обиделся Стёпка и стал одеваться.

Митька испугался.

— Стёп, куда ты? Не уходи.

Стёпка пыхтел, натягивая пальто и завязывая у шапки уши.

Митька торопливо вытащил из-под лавки ящик, в котором хранилось всё его богатство: и рогатка, и разбитая радиолампа, и циферблат от ходиков с двумя стрелками, кусок медной проволоки, свинцовое грузило и… всего не перечислишь, здесь были даже бинокль без стекла и изолятор с телефонного столба. У Стёпки раздулись ноздри. Митька отвернулся от ящика и жалобно сказал:

— Бери всё, что хочешь.

— У меня и своего барахла некуда девать.

— Погоди, погоди, Стёп, — уцепился за него Митька, — у меня есть перемёт, он совсем новый.

— Да, новый!.. Половины крючков не хватает.

— А ты привяжешь свои — и будет как новый, — горячо убеждал Митька. Он готов был отдать Стёпке последнюю рубашку, чтоб только Стёпка остался. Но в это время вошла Елизавета Максимовна. Увидев Пугая, который, высунув язык, лежал около люльки, она поморщилась.

— Сколько я вам говорила, чтоб в избу собаку не пускали. Когда же вы будете слушаться?

— Да мы, мама… — заныл Митька.

— Ладно уж. Не время с тобой разбираться. Сейчас на станцию поедешь с тёткой Груней, — сказала Елизавета Максимовна и, открыв сундук, бросила Митьке валенки с полушубком. У Митьки от радости чуть не лопнуло сердце.

— Зачем? — спросил Митька, задыхаясь от волнения.

— Картошку с огурцами повезёшь. Обменяешь там. Соли надо, бумаги мне в правление надо. Может быть, галошки себе выменяешь и Нюшке материала на пелёнки. Быстро справляйся, пока я набираю картошку, — строго приказала Елизавета Максимовна.

— Мы только вдвоём с тёткой Груней?

— Ещё поедет Лилька Махонина с яблоками.

— Лилька! — воскликнул Стёпка и опрометью бросился на улицу.

На столь поспешное бегство Коршуна Митька не обратил внимания. Ему теперь было не до Стёпки. Митька и сам не верил неожиданно свалившемуся на него счастью. Неужели это правда, что он поедет на станцию, за тридцать вёрст, вместе с Лилькой Махониной?

Митька с такой поспешностью собирался в дорогу, что у него все валилось из рук и не ладилось. Надевая тёплые штаны, он никак не мог попасть ногой в штанину, а когда наконец попал, то оказалось, что надел штаны задом наперёд. А, шапка чуть не свела Митьку с ума. Где он только её не искал! Сундук Митька вывернул наизнанку, разрыл кровать, барахло с печки сбросил на пол. Раз десять лазал под стол. Заглянул к Нюшке в люльку, в помойную лохань, в горшок с кашей, в крынку с молоком. Нигде шапки не было.