Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау - [78]

Он также, стоит отметить, на всех снимках без куртки – бесформенной, безразмерной, той, что носят толстые парни.

Оскар пускает корни

Когда первая, акклиматизационная, неделя на родной земле завершилась, когда родственники показали ему кучу достопримечательностей и он более-менее привык к зною, воплям петухов вместо будильника и обращению Уаскар (свое доминиканское имя он тоже успел позабыть); когда он отказался прислушиваться к шепотку, что носят в себе все мигранты со стажем, шепотку ты здесь чужой; когда он побывал примерно в пяти десятках клубов, где, поскольку не умел танцевать ни сальсу, ни меренгу, ни румбу, просто сидел и пил пиво, пока Лола с родственниками зажигала на танцполе; когда он сотню раз объяснил любопытным, что его с сестрой разлучили при рождении; когда он провел одно-два утра в тишине за сочинительством; когда раздал все деньги, предназначавшиеся на такси, попрошайкам, а потом вызванивал Педро Пабло, чтобы тот его забрал; когда он увидел, как босоногие, полураздетые семилетки дерутся из-за объедков, что он оставил на тарелке в уличном кафе; когда мать сводила всех в ресторан в старом городе, где официанты слегка косились на них (Берегись, мама, сказала Лола, а вдруг они принимают тебя за гаитянку. – Ла уника аитиана аки эрес ту, ми амор, единственная гаитянка здесь – это ты, любовь моя, парировала Бели́); когда скелетообразная старуха схватила его за руки и попросила пенни, а его сестра сказала: думаешь, это ужасно, но ты еще не видел рабочих на сахарных заводах, вот где ужас; когда он провел день в Бани́ (родном городке Ла Инки), сходил в дощатую уборную во дворе и вытер задницу вылущенным кукурузным початком – вот это и вправду весело, записал он в дневнике; когда немного попривык к сюрреалистичной карусели здешней столичной жизни – автобусы, копы, умопомрачительная нищета, «Данкин Донатс», попрошайки, гаитянцы, торгующие жареным арахисом на перекрестках, умопомрачительная нищета, чертовы туристы, загадившие пляжи, сериал «Чика да Сильва», в котором героиню раздевали каждые пять секунд и на который подсели Лола и женская половина его родни, вечерние прогулки по центральной Конде, умопомрачительная нищета, клубки переулков и ржавеющие цинковые хибары в «народных» кварталах, толпы «мелкой сошки», спешащей куда-то и обгонявшей его, если он останавливался, тощие охранники перед магазинами с не стреляющим оружием, музыка, похабные шутки на улицах, умопомрачительная нищета, такси, где тебя вжимают в дверцу еще четверо клиентов, музыка, новые автомобильные туннели, вырытые в бокситной земле, и дорожные знаки, запрещающие въезд на осликах в эти туннели; когда его свозили на пляжи Бока Чика и речные берега Виллы Мела и он съел столько чичарронес, шкварок, что его вырвало на обочине дороги – вот это, сказал его тио Рудольфо, и вправду весело; когда тио Карлос Мойя отругал его за то, что он долго пропадал невесть где; когда абуэла отругала его за то, что он долго пропадал невесть где; когда все родственники отругали его за то, что он долго пропадал невесть где, когда он опять увидел незабываемую красоту Сибао; когда он наслушался разных историй из прошлой жизни своей матери; когда он перестал изумляться количеству политагитации, которой пестрели стены домов, – ладронес, ворюги, заявила его мать, все до единого; когда к ним в гости зашел повредившийся в уме тио, которого пытали при режиме Балагуэра, и тут же затеял жаркий политический спор с Карлосом Мойя (после чего оба напились); когда он сгорел на пляже; когда он искупался в Карибском море; когда тио Рудольфо напоил его до бесчувствия мамахуаной с морепродуктами; когда он в первый раз увидел, как гаитянцев выталкивают из автобуса, потому что от них якобы «воняет»; когда ему чуть крышу не снесло – столько красавиц попадалось ему на каждом шагу; когда он помог матери установить два новых кондиционера и ему так сильно придавило палец, что под ногтем запеклась кровь; когда все подарки, что они привезли, были розданы кому следовало; когда Лола показала ему места, куда водил ее бойфренд, с которым она встречалась в юности; когда он увидел снимки Лолы в форме частной школы – высокая мучача с горестным взглядом; когда он принес цветы на могилу любимой служанки абуэлы, нянчившей его в раннем детстве; когда он переболел такой жестокой диареей, что у него пересыхало во рту перед каждым позывом; когда он осмотрел вместе с сестрой все набитые старьем столичные музеи; когда прекратил расстраиваться, если его называли гордо (или, еще хуже, «гринго»); когда он понял, что ему безумно завышают цену на все, что он хочет купить; когда он услышал, как Ла Инка почти каждое утро молится за него; когда он простудился, потому что абуэла врубила кондиционер в его комнате на полную мощность, – и тогда, после всего этого, он вдруг решил задержаться на Острове до конца лета в компании с матерью и дядей. Не возвращаться домой вместе с Лолой, как было условлено. Это решение выкристаллизовалось в нем однажды вечером, когда он смотрел на океан с набережной Малеконе. Что он забыл в Патерсоне? – хотелось ему знать. Летом занятий в школе не было, а все свои тетради он привез с собой. По-моему, это хорошая идея, сказала сестра. Тебе явно нужно подольше пожить на родине. А может, найдешь даже себе симпатичную индианку. Он чувствовал, что поступает правильно. Здесь он проветрит голову и сердце от мрака, клубившегося в нем последнее время. Мать, напротив, была не в восторге от этой идеи, но Ла Инка знаками велела ей помалкивать.