Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау - [44]

А теперь внимание: в грузовике ехала не первой свежести группа, только что отыгравшая на свадьбе в Окоа. Им потребовалось все их мужество, что не развернуть грузовик и не свалить от греха подальше. Возгласы типа «это морок, сигуапа, нет, гаитянин!» заглушил солист, крикнувший: «Это девушка!» Музыканты уложили Бели́ среди инструментов, закутали в свои рубахи и омыли ей лицо водой, предназначавшейся для радиатора и разбавления тростникового самогона. Они пялились на нее, потирая подбородки и нервно ероша свои редеющие волосы.

Как думаете, что с ней случилось?

По-моему, на нее напали.

Лев напал, вставил водитель.

Может, она выпала из машины.

Скорее уж под машину.

Трухильо, прошептала Бели́.

Побледневшие музыканты переглянулись.

Надо оставить ее здесь.

Гитарист кивнул. Должно быть, она – подрывной элемент. Если мы попадемся вместе с ней, полиция и нас убьет.

Положите ее обратно на дорогу, упрашивал водитель. Пусть лев прикончит ее.

Пауза. Солист чиркнул спичкой, и слабый огонек высветил на миг носатую женщину с золотистыми глазами полукровки. Мы не оставим ее, сказал солист с забавным акцентом уроженца Сибао, и только тогда Бели́ поняла, что спасена.[61]

Фуку́ против сафа

Многие, как на Острове, так и за его пределами, до сих пор видят в избиении, едва не ставшем фатальным для Бели́, неопровержимое доказательство, что семья Кабралей – и впрямь жертва некоего весьма могущественного фуку́, местная версия семейства Атридов (Агамемнон, Электра и пр.). Два Трухильо за срок одной человеческой жизни – чем, черт возьми, еще это может быть? Но другие умные головы подвергают сомнению подобную логику, заявляя, что обстоятельства свидетельствуют о прямо противоположном, – ведь Бели́ выжила. Проклятым, да еще с диким количеством ран на теле, не свойственно выбираться живыми из тростниковых полей, а также им обычно не светит быть подобранными среди ночи добросердечными музыкантами, что без проволочек доставили девочку домой, к ее мадре, у которой, в свою очередь, внезапно обнаружились связи в медицинской среде. Если эти счастливые случайности и означают что-либо, утверждают эти умные головы, так только одно: на нашей Бели́ печать благодати.

А как насчет мертвого сына?

Мир кишит трагедиями, и если у человека имеются мозги, то он найдет им объяснения, не ссылаясь всуе на проклятье.

Вывод, с которым Ла Инка не спорила. До последней минуты своей жизни она верила, что на том тростниковом поле судьбу Бели́ определило не проклятье, но сам Бог.

Я что-то видела, роняла Бели́ и умолкала.

С возвращением в мир живых

Пять дней ее жизнь висела на волоске. А когда она наконец пришла в сознание, то первым делом пронзительно закричала. Ей казалось, что ее рука от локтя и выше перемолота жерновами, голову сжимает раскаленный медный обруч, а в легком взорвалась хлопушка, – Господи Иисусе! У нее сразу же потекли слезы, но наша девочка не знала, что все предыдущие дни ее тайком навещали два лучших доктора в Бани́; друзья Ла Инки и антитрухильянцы до мозга костей, они вправили и загипсовали девочке руку, плотно зашили пугающие бреши на ее голове (всего шестьдесят швов), обработали раны меркурохромом в количествах, коих хватило бы для дезинфицирования целой армии, кололи ей морфий и противостолбнячную сыворотку. Многие ночи, проведенные в тревоге, – но худшее вроде бы осталось позади. Врачи при духовной поддержке библейской группы Ла Инки совершили чудо, а раны и трещины, что ж, заживут со временем. (Ее счастье, что она такая сильная, говорили доктора, сворачивая стетоскопы. Длань Господа на ней, соглашались молящиеся, складывая Библии.) Но как раз благодати наша девочка и не ощущала. Осознав после недолгих истерических рыданий, что она дома, в своей постели и все еще жива, Бели́ жалобно позвала Ла Инку.

Рядом с кроватью раздался спокойный голос ее благодетельницы: тебе нельзя разговаривать. Разве что ты хочешь поблагодарить Спасителя.

– Мама́, – заплакала Бели́. – Мама́. Они убили моего бебе, они хотели убить меня…

– Но не преуспели, – сказала Ла Инка. – Хотя и очень старались. – Она ласково положила руку на лоб девочки. – А теперь тебе надо успокоиться. Лежи тихо.

Не ночь, а средневековая пытка. Почти беззвучный плач Бели́ периодически сменялся такими взрывами ярости, что ей пригрозили выкинуть ее из кровати и вскрыть ее раны. Словно одержимая, она зарывалась в матрас, вытягивалась на простынях прямая, как доска, размахивала здоровой рукой, колотила себя по ногам, плевалась и сквернословила. И завывала. Несмотря на дырки в легком и сломанные ребра, она безутешно выла. Мама, они убили моего сына. Я теперь одна, эстой сола.

– Сола? – Ла Инка наклонилась к ней. – Хочешь, чтобы я позвала Гангстера?

Нет, шептала Бели́. Ла Инка не сводила с нее пристального взгляда: вот и мне не хочется его звать.

В ту ночь Бели́ носило по безбрежному океану одиночества под шквалистым ветром отчаяния; иногда она забывалась сном, и под утро ей приснилось, что она вправду и навеки умерла и лежит в одном гробу с сыном, а когда она проснулась, за окном уже рассвело и по улице расползался, нарастая, плач, какого она в жизни не слыхивала, – какофония надрывных воплей и стонов, будто исторгнутых из надломившейся души всего человечества. Будто оплакивали всю землю разом.