Коронатор - [10]

В Саутворке располагались многочисленные увеселительные заведения, балаганы, арены для травли медведей и петушиных боев, подмостки фигляров, кабаки и притоны. Из открытых дверей таверн и сейчас доносилось бренчание струн, белели в полумраке женские плечи. Однако Уорвику было не до того. Он слишком устал после проведенной в пьяном угаре ночи, когда они с Кларенсом опустошали бутыль за бутылью, задирая подолы местным шлюхам. Его раздражал этот нескончаемый дождь, мучила тупая боль в правом боку.

Сжав зубы, Уорвик тихо застонал. «Нет, о Господи, только не это! Никто не должен знать, как я страдаю!»

Он улыбнулся и помахал рукой знакомой проститутке, щелкнул по макушке пробегавшего мимо карлика. Надо было отвлечься, не думать о боли. Однако все, что он видел вокруг себя, только усугубляло его мучения. Голодные, неприветливые лица, заколоченные окна домов, зловоние, мусорные кучи… И калеки. Огромное множество калек: хромых, слепых, трясущихся, паралитиков. В такие годы, как этот, они, словно мухи, устремлялись в города, надеясь чем-либо поживиться или прокормиться возле церковных приютов. Они шли и шли из провинции, неся с собой болезни, и с первыми теплыми днями из-за страшной людской скученности в городах вспыхивали эпидемии, и не было ни сил, ни умения бороться с напастью, оставалось лишь молить небеса о снисхождении.

Уорвик обогнул угол каменного здания, покрытого пятнами лишайника. В нос ударил нестерпимый запах гнили. Граф миновал крытые ряды, где кипели котлы торговцев требухой. Вокруг толпились нищие, и каждый котел находился под бдительным оком угрюмого молодца с дубинкой или цепным псом. Уже бывали случаи, когда голодная толпа опрокидывала котлы и расхватывала варево прямо с земли. В давке доходило до смертоубийства.

Уорвик поморщился. Голод, все тот же голод. Он ощущался повсюду: в пустых окнах лавок, в затишье на улицах, в длинных очередях перед лавками булочников и мясников, в постоянно попадающихся на глаза похоронных процессиях, в озлобленных взглядах, которые он порою ловил на себе. Почти на каждом углу торчали городские гвардейцы, и хотя ему нечего было опасаться, однако всякий раз, отправляясь в город, он не забывал надеть под камзол тонкую, но прочную кольчугу. Уорвик знал, что испокон веков во всех бедах винят того, кто у власти. Знал он и то, что купцы не забыли о его запрете на торговлю с Бургундией, и многие знатные лондонцы поплатились головой за свою приверженность королю Эдуарду. Вместе с тем он хорошо помнил, какая радость царила в том же Саутворке, когда несколько месяцев назад он вступил в Лондон и все эти люди во весь голос благословляли его имя и связывали с ним свои надежды на лучшее.

– Я не Господь Бог, я не могу сотворить чудо, – бормотал Уорвик. – И не я послал это лихолетье и дождь!

Он вспомнил о провале изданного парламентом не без его участия билля о замораживании цен. Какого труда стоило его провести, и все впустую. Цены продолжали расти, несмотря ни на что. Купцы предпочитали гноить свой товар, но не продавать его по дешевке. Говорили, что на севере страны дома стоят без кровель, потому что люди съели солому с крыш, а юг еще держался благодаря ловле рыбы в реках. Уорвик сумел добиться разрешения на рыбную ловлю всем без исключения, и теперь берега Темзы были усеяны рыбаками, как зубцы Тауэра воронами. И все равно люди роптали, утверждая, что при Йорках жилось лучше. Никто во всей Англии и не думал о том, что уже доброе десятилетие на острове правит всем этот худощавый зеленоглазый человек – Ричард Невиль и успехи, и бедствия страны связаны с ним. Глупцы, они считают, что стоит только вернуться Эдуарду Йорку, и все сейчас же переменится!

Уорвик шел, хмуро поглядывая по сторонам. Его желтые замшевые сапоги отяжелели от налипшей грязи. Возле старой громады Маршальси его догнал Кларенс. У молодого герцога блестели глаза.

– Поглядите, я его все же отыскал!

И он показал крупный, с горошину, алмаз, ярко сверкавший на его грязной ладони. Кларенс был оживлен, однако, взглянув на мрачное лицо тестя, прикусил язык.

Только при подходе к Лондонскому мосту настроение Уорвика изменилось к лучшему. Вход на мост «украшал» оскалившийся в жуткой улыбке череп, надетый на копье. Вороны уже давно отполировали его, и, несмотря на бальзамирующий состав, которым обычно пропитывали головы казненных, на нем не осталось ни клочка кожи.

Уорвик вдруг рассмеялся и притянул зятя к себе за плечо.

– Смотри, Джордж, смотри, как скалится Джон Вудвиль! Клянусь кончиной Господней, настанет день, когда я буду точно так же глядеть на оскал твоего брата или даже двух братьев разом. Что скажешь на это, мой славный зятек?

Он улыбался, но взгляд его буравил Кларенса. Внезапно тот выпрямился и, глядя прямо в глаза тестю, твердо сказал:

– А что тут скажешь? Я знаю лишь одно. В тот день, когда Нэд Йорк окажется у вас в руках, я буду умолять вас о его помиловании. Он мой кровный брат, хотя пути наши и разошлись. Да, сэр, я буду просить за него, даже если это разгневает вас. Однако в том, что я больше никогда не встану рядом с Эдуардом и не прокричу «Англия и Йорк!», – в этом я готов поклясться спасением собственной души. Ибо – видит Бог – как ни горько это сознавать, но я понимаю, что теперь либо их головы, либо моя окажется на копье. Я уже сделал свой выбор, когда пошел за вами, Уорвик. Эдуард никогда не простит мне измены. Как говорится, жребий брошен.