Корона скифа - [84]

Каково господину губернатору? Под него подкапываются, а он вынужден был им выделить в губернском управлении две просторных комнаты. Дали им лошадей, экипажи, возниц, посыльных. Копайте, дескать, под нас, чего там!

Правда, Роман Станиславович расстарался, чтобы все кучера, посыльные были людьми Евгения Аристарховича. Ежедневно докладывают Шершпинскому, где побывали приезжие, с кем встречались.

Герман Густавович предлагал приезжим жить у него в особняке. Отказались. Пригласил послушать музыку. Отказались. Жить остановились в гостинице "Европейской". Пусть! Там все горничные и половые служат Шершпинскому и Евгению Аристарховичу. Уж пришлось пристроить туда своих людей.

А всё же тревога нарастает. Тяжко, муторно. А тут еще Полина вытворила такое! Не зря говорят, что где тонко, там и рвется. Лучше бы шнур этот злосчастный оборвался, на котором она повесилась.

Пришлось Роману Станиславовичу постараться сгладить неприятное впечатление. Первое, пустил людей на базар, чтобы рассказывали, что вот родственница полицмейстера, пошла на балкон, бельё снимать, да запуталась в веревке, упала с балкона. Несчастный случай.

Вызвал он Моисея Гельмана владельца похоронного бюро:

— Похоронить по первому разряду!

И было действо. Шли похоронные служащие, в одетых поверх пальто позолоченных ливреях и, несмотря на мороз, в цилиндрах. Впереди шел мальчик с крестом, затем другой — с иконой. Оба они тоже в ливреях, в белых шерстяных чулках, и в цилиндрах.

Лошади черные, гладкие, с наглазниками, словно глаза их были обведены белым. Шесть лошадей запрягли цугом, они и тянули колесницу, некий балдахин с четырьмя витыми столбами, с куполом и крестом на крыше. Золотые покрывала спускались до земли, касаясь её пышными кистями. На высоком черном одре стоял лакированный саркофаг с львиными ножками. Лошади пугались, и взмахивали черными султанами.

Затем шли: седенький дьячок с дымящимся кадилом, хор певчих, факельщики в черных одеждах, белых чулках и перчатках.

Затем ехал длинный поезд черно-золотых карет. Шли в процессии переодетые полицейские, агенты. Потом ехала двуколка, с которой разбрасывали еловые ветви. И получилось внушительное зрелище.

И в церкви, и на кладбище нищим подавали с необычайной щедростью. И Шершпинский плакал искренне и горько.

После многие его даже жалели. Вот, содержал дальнюю родственницу, а умерла, так такие пышные похороны закатил! Сердечный всё-таки человек!

Он многие меры принял. И в городской тюрьме, и в пересыльном замке всё почистили, покрасили, побелили. Бандитов и воров, которые могли, что-нибудь выболтать, поспешили отправить по этапу, в другие города. Сисилию Ронне пришлось отпустить. А что делать? Пусть клевещет. Пусть брешет про тот случай в гостинице. Доказать что-либо трудно. А что забирали её, так по доносу, как иностранку. Проверяли.

Господин губернатор уже рассказывал этой комиссии о работе полицмейстера. О раскрытии заговора сепаратистов, о надзоре за бунтовщиками-поляками, и разными социалистами.

Хорошо бы сейчас дело какое-нибудь громкое организовать! Вот он, мол, полицмейстер! Действует! Чего же вам еще надо? Куда-то делся этот чертов Улаф Страленберг, как в воду канул. А так хорошо было бы сейчас его изловить. Иностранный шпион, из российской земли хочет богатства наши исконные извлечь. Поймать бы за руку! С поличным! Да где он, этот Улаф Страленберг? Шпики по всему городу мечутся, Шершпинский шпыняет их, требует. Но нет, не могут найти. Стеречь надо, стеречь дом Каминэров. Рано или поздно он туда придет. Там его, голубчика, и схватят.

Шершпинский в эти дни вспоминал шведского ученого так часто, что тому должно было икаться. Но Улаф Страленберг жил спокойно в доме у замечательного ученого Матвея Зонтага-Брука. Многочисленные работники дома были молчаливы. Жили они в подвальном этаже, о существовании которого в первые дни пребывания в гостях Улаф даже и не подозревал.

А там, под домом, были и жилые комнаты, и кухня, и многочисленные кладовые. Из того же подвала вел подземный ход. Однажды Зонтаг-Брук пригласил Улафа прогуляться по этому ходу. Он представлял собой широкий лиственничный сруб. Это был как бы такой широкий и длинный колодец, положенный горизонтально.

— Я хочу довести этот ход до самой окраины города. И расширить его потом таким образом, чтобы можно было проехать здесь на тройке лошадей. Представляете? Скачу я по Почтамтской, по Пескам, в нужный момент земля разверзается. Моя тройка влетает под землю, и земля вновь смыкается за мной! Каково?

— Каким же образом будет разверзаться и смыкаться земля? — удивился

Улаф.

— Очень просто! — отвечал Матвей Зонтаг-Брук, — придем домой, я покажу вам чертежи. Обыкновенная механика, поворотные камни, рычаги. Запускать механизм в дело сможет всего один служитель, простым поворотом рычага. Причем, сооружение будет располагать замаскированными зрительными трубами. Мой часовой всегда сможет видеть, кто именно приближается к подземному ходу. Врагу он не отопрёт!

— Но как вам в голову пришла такая смелая идея?

— Знаете, всё просто. В европейской части России города давно не знавали штурмов и осад. Многие столетия прошли. Разрушились крепости, обвалились и утрамбовались подземные ходы. Стерлась и сама па маять об этих ходах. А Томск сравнительно недавно еще отбивался от осад степняков. И растет, изменяется он не столь быстро, как города в центре России. Здесь сохранились многие старые подземные ходы.