Корона от обороны - [30]

— Божественно, — оценил напиток посол, и сделал первый ход.

— Презент от посланника герцога Фелипе, — ответил Максимиллиан, двигая фигуру в ответ.

— На до же! — усмехнулся Нильс Гульдберг. — Престол Памплоны изменил своей знаменитой скупости? Куда только мир катится?

— На любую их скупость у нас в казематах сыщется памплонский дон, шпионивший на Померанию, — задумчиво ответил гроссгерцог и сделал ход конем. — Я, правда, и так хотел его отпустить, дабы избежать скандала… Он же ведь фактически на меня шпионил, получается, хотя и не в мою пользу.

— Интересно, а у них хоть что-то свое есть? — усмехнулся посол, парируя угрозу королевской пешке. — Шпион иностранный, маршал иностранный…

— Узурпатор у них вполне свой.

Максимиллиан Гогенштаузен действительно имел права на престол соседнего княжества, из-за чего, собственно, нынешняя война и разразилась. Точнее, конечно, было бы сказать, что правами таковыми обладал его сын Эдвин, матушка которого была из правящего дома Померрании.

Кюрфюрст Мориц на момент своей кончины уже успел похоронить всех детей, отличавшихся слабым здоровьем, и являлся дедом всего двух внуков. Первым по старшинству был бранденбургский эрцгерцог, и права его были неоспоримы, однако померранский ландтаг рассудил иначе. Осознавая тот факт, что Эдвин Гогенштаузен рано или поздно унаследует корону Бранденбурга, нобили княжества вполне обоснованно опасались быть задвинутыми на вторые роли при объединении государств под одной рукой, и такое положение дел самовластных хозяйчиков княжества ничуть не устраивало, в связи с чем новым князем был провозглашен несовершеннолетний сын канцлера Германа Дица, женатого на родной тетке бранденбургского эрцгерцога.

На такой поворот Максимиллиан Капризный вполне предсказуемо вспылил, причем нота его была исполнена такими словами, что тут оскорбился уже канцлер-регент, и длившаяся все лето дипломатическая брань закончилась объявлением войны Померанией.

— С узурпатором вопрос решаем, — ответил посол и передвинул по доске слона. — Я уполномочен вам сообщить, гроссгерцог, что Дания готова оказать содействие своему августейшему родичу.

— Вот как? — мрачно усмехнулся Максимиллиан. — Раньше вы с этим не поспешали.

— А раньше обстоятельства были другие. — спокойно парировал посол и съел герцогскую пешку. — Примо, теперь окончательно понятно, что полного разгрома вам удалось избегнуть, и даже если Кабюшо одолеет при Аурумштадте, решительной победы в войне он этим не достигнет. Гарде.

Гроссгерцог передвинул ферзя, спасая свою сильнейшую фигуру от угрозы.

— Секундо, — продолжил Гульдберг, — армия Дании не была готова к войне на начало конфликта, а теперь это упущение исправлено.

Нильс съел еще одну пешку монарха.

— И третио. Шахиншах Аллюстрии при смерти. Счет пошел на дни, и после его кончины предстоят выборы из числа электоров.

— Наш брат, Кристиан, им не является, — парировал гроссгерцог и пешку отыграл.

— Верно, — спокойно ответил посол, беря черного слона конем. — А кронпринц Фредерик, как герцог Голштейна, является.

— И вы хотите..? — последний ход создал вилку, и Максимиллиан был принужден спасать ладью, жертвуя еще одной пешкой.

— Когда-то Его Высочество займет трон Дании, а если при том он уже будет и шахиншахом Аллюстрии, это будет весьма весомым фактором нашей внешней политики.

Реальной власти корона шахиншаха давно уже не давала, однако все двадцать два кюрфюрста-электора по-прежнему боролись за нее с большим азартом. Во-первых, и это немаловажно, каждый из них отчислял ежемесячно небольшую часть своих доходов «на содержание Высочайшего двора». В целом, это была не такая уж запредельная прибыль для владельца короны шахиншаха, но и грошами назвать эти деньги язык не поворачивался. Во-вторых, титул верховного правителя, кроме всемирного признания авторитета этого человека и его державы, давал полномочия третейского судьи между кюрфюрстами, и хотя тяжбы бывали не столь уж и часты, определенный доход шахиншаху приносили и они. В-третьих, что почиталось электорами наименее важным, шахиншах олицетворял в глазах черни мнимое единство нации, его наличие давало повод германцам заявлять, что и они проживают в великой державе. И то, что держава являлась сугубо бумажной, повода для гордости не умаляло.

Максимиллиан, кстати, хорошо понимал все долгоиграющие последствия третьего пункта, и к титулу шахиншаха примерялся сам.

— Следовательно, платой за вашу помощь будет мой голос на выборах? — гроссгерцог прикрыл короля от намечающейся угрозы ладьей. — Я, конечно, высоко себя оцениваю, но не маловато ли? Голштинцы еще ни разу шахиншахами не были. Да и в этот раз двух голосов будет явно недостаточно.

— Ну, не двух а трех. — парировал посол. — Магдебург наши страны привели к покорности еще четыре года тому как. Кроме того, если мы выступим с единым кандидатом, Бременский герцог будет вынужден вспомнить, кто именно вступился за него два года назад, когда гессенцы и гомбургцы уже стояли под его столицей.

— Уже четыре, — кивнул Максимиллиан. — Но и этого маловато, а в минусе у нас упомянутые Гомбург и Гессен.

— Ольденбург нынче на титул шахиншаха… кстати, вам шах… не претендует, мы попросим его голосовать по родственному.