Короля играет свита - [102]

Едва закончились первые шесть недель траура, как Мария Федоровна снова стала присутствовать на всех приемах. Обыкновенно жила она в Павловске и казалась вполне довольной своими новыми обстоятельствами.

Конечно, она была великая лицемерка. Александр просто ребенок перед ней! Мария Федоровна до истерики желала царствовать — но прилагала все силы, чтобы устранить людей, которые положили конец прежнему царствованию. Дело было, конечно, в том, что акт отречения изначально составили на имя Александра, а не на ее имя.

Только Александра хотели видеть императором — именно этого вдовствующая императрица не могла простить заговорщикам, а вовсе не смерти измучившего ее супруга! Поэтому она изо всех сил старалась настроить сына на жестокость и несправедливость по отношению к людям, изменившим государственный строй России.

В этих несправедливостях была повинна прежде всего Мария Федоровна — а уж потом его совесть, которая всегда оставалась неспокойной. Единственное, что утешало Александра, — это данная Паленом клятва, что то, неосторожное письмо, было сожжено немедленно. Петр Алексеевич дал эту клятву, поддавшись минутной жалости к испуганному мальчику, в которого мгновенно превратился новый русский император. И как же он потом жалел, что уступил первому побуждению! Дело было даже не только в его собственной сломанной судьбе. В глубине души Пален был согласен со сдержанными и на редкость разумными словами Платона Зубова, высказанными им на другой день после переворота, когда какой-то человек завистливо сказал, что вот-де князь теперь на гребне успеха, его можно поздравить, благодарность императора, конечно, не заставит себя долго ждать…

— Не в этом дело, — сказал тогда Платон Александрович. — Теперь главное, чтобы никого из нас в благодарность не наказали.

Честно говоря, в возможность такого наказания никто не верил и верить не хотел! Угнетенное настроение постепенно — а кое-где и резко! — сменялось всеобщим весельем. О смерти императора уже начали ходить анекдоты. Говорили, к примеру, что он просил у своих убийц отсрочки, чтобы собственноручно составить регламент своих похорон. Даже и сами эти похороны не обошлись без комического элемента! Как ни странно, привнес его не кто иной, как тот самый Евгений Вюртембергский, чье появление и намерения Павла сделать его своим наследником ускорили сам переворот.

Церемония погребения императора Павла проходила, конечно, очень пышно. Длинный поезд двигался весьма дальними окольными путями из Михайловского дворца, через Васильевский остров к крепостной церкви, новому месту погребения царей. Траурная шляпа принца Евгения своими длинными, низко спускавшимися полями заслоняла ему обзор, а плащ, путавшийся в ногах, мешал идти той размеренной поступью, которой принято ходить на похоронах. Несколько раз неуклюжий, приземистый мальчик обгонял шествие царской фамилии, а потом споткнулся и свалился с ног у самого катафалка.

Несмотря на трагический характер торжества, окружающие не могли удержаться от смеха, тем более что принц Вюртембергский, кое-как поднявшись, снова повалился через несколько шагов. Кончилось все тем, что великий князь Константин взял его под руку и потащил за собой, повторяя:

— Держись за меня крепко, чтобы опять тебе не попасть в беду!

Александр же глядел на принца хоть и любезно, но холодно, словно никак не мог простить, что из-за этого толстого мальчишки претерпел столько неприятностей и сделал столько неосторожных шагов. Может быть, он вспоминал в эти минуты строки из “Фауста” своего любимого Гёте: “Du glaubst zu schieben, und du wirst geschoben!” [51]

Май 1801 года.

— О-о! — раздельно, тихо, потрясенно сказал князь Каразин. — Вот это карта вышла! У него что же, апоплексический удар случился, у нашего генерала?

— Да бес его знает, что у него случилось! — рассеянно отмахнулся Зубов, а Бесиков заметно содрогнулся при упоминании имени своего ближайшего родственника. — Валялся на полу, имея вид человека, только что удушенного: глаза вытаращены, язык вывален, рот оскален, на губах белая пена. Жуткая картина, скажу я вам!

Он передернулся, Бесиков и Варламов передернулись тоже, а за ними и Алексей с Каразиным, и дрезденская пастушка, притихшая было на своем диванчике.

— Может быть, удар, может быть, вином подавился — на столе стоял бокал, в коем еще оставался осадок. Меня, если честно, самого чуть удар не хватил, я ведь намеревался поговорить с генералом, в последний раз воззвать к его лучшим чувствам, умолить не отдавать письмо великого князя отцу Губеру. Конечно, не скрою, у меня был при себе пистолет, я намеревался вразумить Талызина хотя бы и страхом смерти, однако оружие мне в ход пустить не пришлось. Меня опередил Рок!

Бог ты мой, а ведь Алексей в последнее время числил это загадочное существо мужского рода в своих союзниках! Похоже, он крепко ошибался. Не только Судьба, но и Рок с самого начала играли против него!

— А, так и до вас дошли вести о том, что иезуиты к сему заветному письму тянутся? — подал голос князь Каразин.

— Я знал об этом совершенно определенно, — ответил Зубов. — Скажу более — раньше я не собирался вывозить письмо великого князя за границу. Я намерен был, раздобыв его, просто держать опасную бумагу у себя… ну, может быть, как некую острастку для молодого императора, от которого я уже тогда опасался неблагодарности по отношению к нам, его прежним сподвижникам. Это уже потом решение мое переменилось — поскольку переменился и сам государь. Теперь мне нужно некое средство обеспечить свою безопасность — не более того. Никакой торговли нашими тайнами, можете мне поверить! И чего бы ни желала сестра моя, я никогда не нанесу урона своему Отечеству и государю.