Короли Жути - [3]

Услышав свою кличку, пес влажно блеснул глазами, высунул розовый язык и радостно вскинул мохнатую черную морду. От беспородного пса никакого толку не было – разве что дочиста вылижет плошку, и на том спасибо. Он не умел ни присматривать за овцами, ни поднять рябчика, а если б в дом забрались грабители, он бы им принес тапки. Зато Клэй всякий раз улыбался, глядя на несуразного песика (умора, да и только), а это дорогого стоило.

– Гэбриель, – наконец произнесла Джинни, но не двинулась с места, не подошла обнять и даже не улыбнулась. Она никогда особо не привечала Гэба – наверное, потому, что обвиняла его во всех дурных привычках (безудержное пьянство, любовь к азартным играм, драки), от которых за десять лет все-таки отучила мужа, ну и во всем остальном (чавкать во время еды, не мыть руки, а то и придушить кого невзначай), с чем боролась до сих пор.

Вдобавок, с тех пор как Гэба бросила жена, он изредка наведывался к Клэю и всякий раз приходил с очередным умопомрачительным замыслом: мол, надо снова собрать банду и отправиться на поиски великой славы, несметных сокровищ и отчаянных приключений. То где-то на юге какой-то герцог нещадно обирает города, то в Унылом Бору завелась стая волков-ходоков, то старушке в глухом углу надо принести в дом белье со двора, а помощи ни от кого не дождешься – ну, кроме «Саги», конечно.

Клэй, ясное дело, отказывался – и не потому, что Джинни ерепенилась, а потому, что понимал: Гэбриель жаждет того, чего больше не вернешь, будто старик, живущий воспоминаниями о золотой молодости. И не будто, а именно что старик. А Клэй твердо усвоил, что так в жизни не бывает. Жизнь не замыкается кольцом, движется не кругом, а по дуге, неизбежной, как путь солнца по небосводу, – сначала яркий восход, потом сияющий зенит славы, и с него-то и начинается неуклонное падение.

Клэй поморгал, разгоняя мельтешение мыслей в голове. Жаль, что он не умеет их облекать в слова, а то как толкнул бы речугу, так все сразу бы и поняли, какой он умный. Нет, он стоял дурак дураком, а гнетущее молчание затягивалось.

– Ты, наверное, проголодался, – наконец сказала Джинни.

Гэбриель кивнул, нервно заломил руки.

Джинни вздохнула, а потом, как и положено жене – заботливой, ласковой, любящей, – нацепила на лицо улыбку, вытащила ложку из горшка и сказала:

– Садись, накормлю. Кроличье жаркое с грибами, Клэй его очень любит.

– Так ведь Клэй грибов терпеть не может, – недоуменно замигал Гэбриель.

– А теперь люблю, – торопливо пояснил Клэй, заметив, как напряглась спина Джинни; не хватало еще, чтобы любимая женушка, языкатая и скорая на расправу, приложила его по лбу той самой деревянной ложкой. – Джинни умеет их готовить, они у нее получаются… – «не такие мерзкие», чуть было не сказал он, но вовремя спохватился и смущенно добавил: – Очень вкусные. Вот как это тебе удается, милая моя?

– В печи томлю, – объяснила она, ухитрившись вложить весьма зловещий смысл в три самых обычных слова.

Уголок Гэбриелевых губ приподнялся в подобии улыбки.

«Ага, ему всегда нравилось глядеть, как надо мной насмехаются», – припомнил Клэй, усаживаясь за стол.

Гэбриель последовал примеру друга. Гриф улегся на подстилку, вылизал себе яйца и тут же уснул. Клэй, подавив завистливый вздох, спросил:

– А Талли дома?

– Гуляет где-то, – ответила Джинни.

Где-то… лишь бы недалеко, подумал Клэй, а то по лесу шастают койоты, в холмах завелись волки, да еще кентавр этот, которого Рик Ярсон видел у Тасселевой фермы. Ну, или лось. И тот и другой с перепугу враз затопчут девчонку.

– Негоже ей гулять в ночи, – сказал он.

– С тебя пример берет, Клэй Купер, – проворчала жена. – Только не говори, что тебя задержали на заставе. Вон, королевскими ссаками так и несет, сил нет.

«Королевскими ссаками» Джинни называла пиво в кабаке. В общем-то, правильное название. Клэй, как первый раз услыхал, долго смеялся. Но теперь было не смешно.

Во всяком случае, Клэю. Гэбриель, похоже, уже пришел в себя и даже повеселел, заухмылялся во весь рот, как мальчишка, за чьи проделки приходится отдуваться старшему брату.

– На болоте она, – сказала Джинни, снимая с полки две глиняные плошки. – Хорошо еще, что пока приносит домой только лягушек. А там, глядишь, парни потянутся. То-то будет тебе радость.

– Да не будет ничего такого, – пробормотал Клэй.

Джинни презрительно хмыкнула; он бы спросил, с чего это она, но тут перед ним возникла дымящаяся плошка жаркого. От наваристого, даром что грибного, духа невольно заурчало в животе.

Жена сняла накидку с вешалки у двери:

– Пойду гляну, как там Талли. Может, помогу ей лягушек донести. – Джинни подошла к столу, поцеловала Клэя в макушку, пригладила ему торчащий хохол. – А вы тут посплетничайте без меня.

В дверях она остановилась, взглянула сначала на Гэбриеля, который глотал жаркое с такой жадностью, будто его очень давно не кормили, а потом уже и на Клэя. Лишь спустя несколько дней (и вдали от дома) он понял, что именно выражал ее взгляд: задумчивую, отрешенную печаль, словно Джинни, его любящая, проницательная красавица-жена, уже догадалась, к чему все идет – неминуемо, как наступление зимы или неотвратимый бег реки к далекому морю.