Короли Кипра в эпоху крестовых походов - [7]

. Наверное, не столь уж важно, что именно говорил папа, хотя, надо признать, речь его была построена по всем правилам риторического искусства. Главное, у собравшихся возникло ощущение, что устами папы с ними говорит сам Господь. Вскоре люди уже не стояли перед понтификом. Они распростерлись на земле, рыдали, били себя в грудь и молили об отпущении грехов и благословении[25]. Папе удалось виртуозно сманипулировать сознанием толпы. Степень экзальтации усиливалась с каждой минутой, и вот уже вся толпа в неистовом порыве кричала только одну фразу: «Так хочет Бог! (Deus vult!)». Урбан II сделал заключительный аккорд и психологически искусно закрепил результат всеобщего воодушевления. Он поднял глаза к небу, возблагодарил Бога и сказал, что слова, произнесенные толпой в едином порыве, не иначе как слова, произнесенные их устами самим Богом. Именно он внушил им эти слова, иначе невозможно объяснить, что такое множество людей в один миг произносят они и те же слова[26]. Нельзя не согласиться с упомянутым хронистом Робертом Монахом, который очень метко назвал речь папы «искусной» (изысканной)[27]. После такого выступления никого не приходилось убеждать в необходимости выступить на Восток. Каждый, лично присутствовавший в Клермоне, или просто услышавший призыв Урбана II от приходского священника, был готов стать крестоносцем. Гвиберт Ножанский говорит, что каждый отправлялся к родственнику, знакомому, соседу, чтобы сообщить о великом начинании апостольского престола[28]. Естественно, новость в одночасье облетела всю Европу.

С точки зрения военной науки, Урбан II не смог организовать экспедицию и сам, как и многие его современники, скорее был движим эмоциональным порывом и страстью, чем трезвым расчетом. Вряд ли потоки слез, проливаемые папой на Клермонском соборе 27 ноября 1095 г. во время произнесения им речи о спасении христианских святынь на Востоке и страданиях собратьев, были лишь простой игрой и обязательным элементом, всегда сопровождавшим подобного рода мероприятия. Пожалуй, и Урбану II нельзя отказать в искренности, во всяком случае, в этот момент. Его речь скорее была эмоциональна, нежели представляла собой какой-то план предстоящей экспедиции. Плана вообще не существовало. Каждый мог двигаться на Восток, примкнув к тому или иному отряду, или собрав свой отряд. Любое войско крестоносцев никогда не представляло собой единого целого. Хронисты постоянно говорят об отсутствии единого руководства у крестоносцев и отмечают, что единственным их предводителем был Господь. Тем не менее, именно во время понтификата Урбана II накал страстей достиг своей кульминации, и убеждать людей в необходимости крестового похода фактически не приходилось. Общество было к нему психологически готово, желание выступить на Восток витало в воздухе. Имел место своего рода массовый общественный психоз, распространявшийся со скоростью эпидемии. Современная психология ставит следующий диагноз европейскому обществу конца XI в.: имел место «эндемический когнитивный диссонанс» между религиозными идеалами и чудовищным насилием Средневековья. Крестовые походы оказались способом снятия этого напряжения в обществе, и призыв Урбана II способствовал примирению стремления к спасению, естественного для любого верующего, с необходимостью борьбы за достижение цели[29]. Действительно, только психологическим осознанием обществом важности войны против неверных можно объяснить то, что толпы людей двинулись по дорогам Европы освобождать Гроб Господний, оставив свои дома, семьи (или взяв их с собой), распродав за бесценок имущество. Энтузиазм, сквозь призму веков кажущийся странным, был настолько велик, что остался в памяти последующих поколений. Гвиберт Ножа нс кий не может удержаться от того, чтобы не нарисовать яркими красками этот массовый порыв: «Ни один духовник не имел надобности говорить в церквях, чтобы воодушевить народ к походу, ибо каждый давал обет отправиться в путь дома или на улице и ободрял других своими речами и примером. Все выражали один и тот же жар; и люди, лишенные всяких средств, по-видимому, находили их также легко, как и те, которые, продав свое огромное имущество и долгим временем накопленные богатства, запасались большими средствами... Недостаток хлеба превратился в изобилие; и каждый, заботясь всеми средствами собрать более или менее денег, продавал все, что имел, не по его стоимости, а за то, что давали, лишь бы не оставаться последним в предпринятом пути Божьем»[30].

С течением времени подход папства к крестовым походам менялся. Пожалуй никогда более над Римской курией не довлели эмоции; ее поведение, особенно в период поздних крестовых походов (конец XIII–XVI вв.), отличалось трезвостью и расчетливостью. В позднюю эпоху организация крестовых походов более связывается с защитой латинских земель на Востоке, защитой торговых путей и восточных рынков, от которых непосредственную прибыль получало не только купечество, но и папская курия, инвестировавшая огромные деньги в левантийскую торговлю, но предпочитавшая вести дела через купцов из крупных средиземноморских морских республик (особенно через южнофранцузское и итальянское купечество). Крестоносцы и в эпоху поздних крестовых походов так или иначе были связаны с папством, которое зачастую назначало или, во всяком случае, утверждало предводителя похода, собирало деньги для предстоящей экспедиции, отпускало грехи и наставляло на путь «Священной войны», режиссировало другие канонически и юридически необходимые действия, чтобы сделать войну крестовым походом. Финансовые и административные успехи, престиж и лидерство папства в Европе были тесно связаны со «Священной войной», поэтому оно всячески поддерживало дух, идею крестоносного движения в Европе как таковые. Однако на практике, как и большинство светских правителей Западной Европы в XIV–XV вв., папство было больше озабочено решением собственных внутриевропейских проблем, нежели организацией реальных крупных экспедиций на Восток. Тем не менее, крестовые походы на несколько веков стали основой внешней политики Апостольского престола.