Королеву играет свита - [50]

— Ходят слухи, там и про тебя… В неприглядном виде, — осторожно намекнул Макс.

— Болтают люди! Чего только не придумают из зависти! — усмехнулась Нина и полетела на кухню — молодая, жизнерадостная, красивая.

Ей было уже за тридцать. Возраст отчетливо проступал на ее лице, однако это ничуть не портило его, наоборот, легкие морщинки придавали ей что-то обворожительное, мудрое, интригующее… В последнее время все в ее жизни катилось гладко: муж не пил, она снималась в фильмах, вот и теперь должна была поехать на кинофестиваль в шестнадцатую советскую республику, Болгарию, где ей прочили премию за последнюю роль.

Муж поехать с ней не мог — съемки нового фильма были в разгаре. С детьми оставалась мать, приехавшая из Ленинграда. Три года Тарабрины строили кооперативную квартиру на Ленинском проспекте и недавно наконец переселились в нее. После малометражки в Медведкове это были просто царские хоромы! Все складывалось так удачно!

Между тем Макс терзался неизвестностью. Назойливый комитетчик звонил каждую неделю, приставал с расспросами, как продвигается задание, намекал, угрожал, сулил горы златые… От этих звонков Макс нервничал, совершал ошибки.

Когда Тарабрин получил ордер на квартиру, Макс, конечно, на правах друга семьи стал помогать ему с переездом. И тут чуть было не попался.

Оставшись наедине со всяким барахлом, он потерял бдительность и бросился ожесточенно рыться в коробках в поисках дневника. Малолетняя Ира заметила это и побежала к бабушке жаловаться:

— Бабуль, а почему дядя Макс разбрасывает мои рисунки?

— Кольцо уронил, вот и ищу, — соврал Макс, бессильно отступая.

Проклятых мемуаров не было!

В новой квартире он громко суетился, помогал расставлять вещи, лицемерно предлагал Нине отнести черновики мужа на помойку и сжечь.

— Ты что! — пугалась Нина Николаевна. — Ваня знаешь что мне устроит, если хоть один листок пропадет! Пусть лежит, как есть. Он сам решит, что ему не нужно.

Руденко заметил, что Тарабрин никогда не расстается со своим видавшим виды портфелем. Этот портфель был его верным спутником на съемочной площадке.

Оттуда он доставал сценарные планы, там хранились черновики только что написанных рассказов.

«Там и дневник! — решил Макс, видя, как в недрах вожделенного портфеля показалась на минутку и тут же исчезла незнакомая ему зеленая клеенчатая тетрадь с загнутыми уголками. — Это он!»

Но как добыть эту тетрадь, как передать ее комитетчику, чтобы не вызвать гнева своего патрона и благодетеля? Вот ведь задача!

Чтобы иметь простор для маневра. Макс напросился вместе с Тарабриным на съемки, проходившие в богом забытой деревне под Ярославлем.

В снимаемом фильме Макс не участвовал. Это, конечно, была отдельная обида. Но до обид ли было сейчас, когда комитетчик звонит чуть ли не каждый вечер, требуя исполнения задания!

Нина Николаевна укатила в теплую Варну, на кинофестиваль.

В Ярославле Макс с тоской целый день наблюдал, как под дождем толпа мужиков из массовки покорно вытягивает ноги из непролазной грязи, специально раскатанной для фильма колхозным трактором. Он насквозь промок в своем тоненьком плаще и жалобно чихал, грея в ладонях свой пухлый картофельный нос.

— Мерзавцы, свиньи! — почти искренне шептал он, адресуясь не то к Богу, не то к всесильному КГБ, — Нет чтобы снимать в хорошую погоду, когда солнце…

Так ведь специально в дождь снимают, чтобы всю нашу советскую неприглядность в полном объеме показать. Антисоветчики, на Запад работают!

Он бросал алчный взгляд на желтый портфель из свиной кожи и еще больше наливался ядом. А с площадки слышался нервный голос Тарабрина, усиленный мегафоном-матюгальником:

— Еще один дубль!

— Зачем, Иван Сергеевич, и так хватит!

— На случай, если пленка опять бракованной окажется.

Окончательно продрогший Макс, чавкая по непролазной грязи импортными, купленными с переплатой ботинками, сбегал в деревню, приобрел в сельпо у смазливой, забавно окающей бабенки бутылку водки и спрятал ее в карман.

Он уже успел вернуться обратно, а с площадки все слышалось:

— Где свет? Не хватает света! Для съемки длиннофокусным объективом нужен свет, много света! — Тарабрин объяснял оператору, как ему видится эта сцена:

— Лица героев в кадре должны быть отчетливы, а все остальное вокруг как бы размыто водой.

— А зачем тогда массовке полдня бороды клеили, — огрызнулся оператор, — если мы их все равно в кадре «размоем»?

Вечером дружная киношная компания собрались в колхозной гостинице, где все обитали. За ужином шумели, пели, выпивали, как и положено людям, честно отработавшим тяжелый день. Тарабрин ничего не пил — мешала вшитая недавно под кожу ампулка. Однако он тоже как будто был навеселе: смеялся покрасневшим обветренным лицом, шутил, распевал казацкие песни.

А потом поднялся из-за стола, извиняюще развел руками:

— Вы уж, ребята, дальше без меня….Пойду попишу!

И скрылся в своем номере.

Больше в живых его никто не видел.

Никто?

Никто не обратил внимания, когда Макс незаметно выскользнул из-за стола и постучал согнутым пальцем в дверь режиссерского номера.

— Кто там? — послышался знакомый резкий голос. В нем звучало недовольство человека, которого отвлекли от важных дел.