Королевство крестоносцев - [180]

Объединения церквей так и не произошло, поскольку духовенство крестоносцев было готово принять его только на своих условиях. Восточному христианству было отказано в признании церковью, и в еще большей степени это проявилось на уровне государства и общества. К местным христианам относились не лучше, чем к мусульманам, евреям и самаритянам. Хотя на деле отношение к ним могло быть благосклонным, законодательство королевства в принципе не гарантировало им прав, отличных от прав покоренных народов и враждебного мусульманского населения. Королевство не осознавало своей миссионерской миссии (средневековый эквивалент «бремени белого человека»), оно было лишено духовного базиса своего существования. Оно было де-факто только хранителем святых мест. Государство просто признавало себя принадлежащим Римско-католической церкви, и речь в данном случае о самой вере не шла. Положение Святой земли как законной части наследия христианства означало всего лишь владение территорией. Крестоносцы не сделали страну христианской, им была важна доминирующая роль христианского населения в Палестине. В каком-то смысле это может рассматриваться как банкротство идеологических притязаний на Святую землю. Крестоносцы не изгнали местное мусульманское население, не ассимилировали восточных христиан. В их мирском представлении речь шла о еще одном земном королевстве, о завоевании новых земель, вместе с которыми попутно были обретены и святые места. С этой точки зрения все крестовые походы в дальнейшем были призваны обеспечить физическое выживание королевства. Неудивительно, что Бернард Клервоский считал, что смысл крестовых походов не в их целях, а в том, что кающемуся грешнику дается возможность сознательно присоединиться к походу ради искупления своих грехов.

Мы обсудили проблему создания объединенного общества с точки зрения крестоносцев. В этом контексте под «интеграцией» понимается много вещей, начиная от обращения и полной ассимиляции вплоть до постепенного вхождения в структуры государства и в общество. Конечно, это зависело не только от тех, кто готов был принять новообращенных, но и от готовности их самих, в том числе и от их желания отказаться от собственного культурного наследия. В обществе, где отсутствует плюрализм, подлинная интеграция невозможна, если не отказываются от прежних взглядов, хотя отдельные элементы отброшенной традиции могут выжить и повлиять на новую. Помимо воли и четко сформулированных намерений тех, кто решил интегрироваться, два главных фактора, как представляется, крайне необходимы для успешной ассимиляции и интеграции. Во-первых, вера завоеванного народа в превосходство культуры, цивилизации и общественных институтов завоевателей и разрыв с родной культурой, которому предшествует потеря ее способности объединять и служить жизненным эталоном. Ничего подобного с местным палестинским населением не произошло. Оно было глубоко укоренено в родной земле, в этом значительно отличаясь от кочевников, связи между которыми были более слабыми и больше подвержены внешнему влиянию. Завоеватели в основном предоставили местное население самому себе, пока оно продолжало платить налоги. Отказ от введения манориальной системы и сохранение деревенской общины с ее традиционной властью вождей означало политику невмешательства в существующую организацию общества. Не была предпринята попытка порвать с традиционными формами общественной жизни.

Поскольку в завоеванной стране преобладающим чувством среди населения была ненависть по отношению к завоевателям, в контексте нашего повествования может больше значить чувство презрения. Воспоминания представителя арабской знати писателя и полководца Усамы ибн-Мункыза, который посещал двор франков, отражают не страх или ненависть, но скорее презрение по отношению к франкам. Это не означало полного отказа от всего того, что принесли с собой франки. Весьма ценилась их военная доблесть, и просматривалась даже некоторая зависть к кодексу франкского рыцарства. Это не преуменьшало того факта, что он смотрел на них как на безграмотных варваров, для которых физическая сила – высшая добродетель. Для него религия франков представлялась презренным политеизмом, медицина – собранием суеверных представлений, а судопроизводство, с его формализмом и поединками, – смесью отживших представлений и иррациональных причуд. Этого представителя утонченной арабской аристократии вряд ли что-то могло объединять с палестинским феллахом. Тем не менее все, что он говорил о франках, находило живой отклик среди низших слоев населения, хотя они и выражали его мысли более простым языком. Покоренный народ не только считал себя ровней завоевателям, но и ощущал свое превосходство.

Не разделяя полностью субъективную критику ибн-Мункыза, можно сказать, что нет никакого сомнения в том, что встреча Запада и Востока в начале XII в. была встречей разных культур. Одна из них находилась на начальной стадии своего развития, далекой от того уровня, которого она достигла спустя два столетия, а другая была порождением высокоразвитой мусульманской цивилизации. Последняя была более достойной наследницей классической Античности, чем ее романо-германский последователь. В области философии, литературы, искусства, архитектуры, материальной культуры, технических достижений, медицины и географических знаний – не говоря уже об утонченной атмосфере мусульманского двора – Запад сильно уступал Востоку и едва ли был способен прочувствовать его превосходство. В культурном отношении крестоносцы мало что могли предложить Востоку. Мусульманское общество имело прочную институционную основу, и, несмотря на частые смены правителей, оно не собиралось уступать чужеземному давлению.