Королевское зерцало - [41]

— Со временем ты, возможно, получишь ответ на все вопросы.

— Тогда скорее рассказывай дальше.

И Эллисив начала рассказывать.

Я стояла на палубе и глядела, как последние очертания земли уплывают за горизонт. Наверное, так себя чувствует ребенок, которого мать оставила среди чужих.

Ты, Олав, вряд ли поймешь это чувство. Тебе море знакомо с младенчества. А для меня оно, не имеющее начала и конца, колышущееся под нами, таящее чудищ в своих глубинах, было живым существом.

Однако оно не представлялось мне женщиной, вроде матери-Земли, или мужчиной, наподобие древних идолов.

Море было бесформенным великаном, непонятным, странным и не похожим ни на что.

Вскоре я убедилась, что оно вдобавок ко всему и опасно.

Небо заволокло тучами, ветер окреп, стал порывистым. Высокие волны швыряли наш корабль, хлестал дождь. Жадные волны старались поглотить корабль, роняя на него пену.

Я сразу стала маяться от морской болезни и не сомневалась, что вот-вот умру, — то я молилась, то меня выворачивало.

Харальд только смеялся.

— Все пройдет. Раз ты стала моей женой, тебе придется привыкнуть к морским путешествиям. Со мною было то же самое, когда я в первый раз угодил в бурю, — утешил он меня.

— Отец не мог быть привычен к морю, ведь он жил или на берегу озера Тюрифьорд, или в Гудбрандсдалире [30], — задумчиво заметил Олав. — Даже не знаю, где он освоил морское дело.

— В ранней молодости он ходил летом в морской поход. Видно, поход был неудачный, он редко вспоминал о нем. А то, чего он не успел усвоить в том походе, ему пришлось срочно усваивать в Византии. Без морской науки в поход против морских разбойников не пойдешь.

Эллисив продолжала рассказывать:

— Наконец мы добрались до Швеции. К тому времени моя морская болезнь уже прошла. Правда, в такую сильную бурю я больше не попадала.

Когда мы плыли по проливам к Сигтунам, небо прояснилось. Я думала о матери, которая покинула эти места много лет назад. С тех пор она ни разу не была здесь. Она потеряла не только родину, но и имя — в Киеве ее звали Ириной.

Конунг Энунд Якоб и королева Гуннхильд оказали нам гостеприимство.

Я никогда раньше не видела брата матери. По слухам, он был красив. Но я бы этого не сказала. Мне он показался вялым, неповоротливым, с тяжелыми чертами лица.

Королева Гуннхильд была совсем не такая — быстрые движения, острый язык.

У них гостил датчанин, Свейн сын Ульва.

— Долгие годы Свейн был глазным врагом моего отца, — сказал Олав. — Какой он из себя?

— В то время он был только ярлом. Живой, подвижный, с приятным, хотя и не особенно красивым лицом. Высокий, почти такой же, как Харальд. Слегка прихрамывал, но в тот раз это не бросилось мне в глаза.

Я не могла удержаться от смеха, когда узнала, что после смерти конунга Энунда он женился на королеве Гуннхильд. Они наверняка поглядывали друг на друга уже и тогда, когда мы гостили в Сигтунах. Конунг Энунд был либо неумен, либо самонадеян, если ему не приходило в голову, что королеве Гуннхильд может быть по душе кто-то иной, кроме него.

— Говорят, женщины без ума от Свейна, — заметил Олав. — И он от них тоже. Я наслышался россказней о его наложницах.

— Кое-что слыхала и я. Кажется, вскоре Свейну пришлось расстаться с королевой Гуннхильд — архиепископ решил, что между ними слишком близкое родство.

Тогда, в Сигтунах, Свейн обрушил на Харальда все свое красноречие. Он призывал Харальда объединиться с ним против Магнуса сына Олава, который в ту пору правил и в Норвегии и в Дании, чтобы общими усилиями отнять у него обе эти страны. Харальд стал бы конунгом в Норвегии, а Свейн — в Дании. Он считал, что у него, как у потомка Кнута Могучего, больше прав на Данию, чем у Магнуса.

Харальд об этом и слышать не хотел. Тогда не хотел. Он сказал, что ему надо поговорить сперва с Магнусом, может, тот добровольно поделится с ним властью.

Я считала, что ему негоже объединяться с кем-то против Магнуса. Перед отъездом из Киева мои отец и мать взяли с Харальда слово, что он будет другом и советчиком Магнусу и никогда не станет строить козни против него.

Мы снова поплыли вдоль побережья на юг — Харальд держал путь в Норвегию. Был ясный день, и я вдруг поняла, что мне нравится плыть по морю.

Харальд привел меня на корму и сам взялся за кормило, рядом стоял Халльдор.

— Ты, кажется, освоилась? — спросил у меня Халльдор.

Я ответила ему по-гречески, что могу в этом поклясться.

Харальд рассмеялся.

— Я знал, что в твоих жилах течет ястребиная кровь. Тебе бы только еще летать научиться.

— В висе, которая рассказывает о возвращении отца в Норвегию, говорится, что он вез с собой прекрасный груз, — перебил ее Олав. — Видно, скальд имел в виду тебя?

— Или мое приданое.

— Тебе не нравится, когда я говорю, что ты красивая? — спросил Олав. — Ты и в прошлый раз была недовольна.

— Ты тоже недурен собой, — сказала Эллисив, — но какое это имеет значение?

Олав удивился.

— Я не понимаю, про что ты говоришь?

— Один из тех людей, кого я ставлю выше других, уродлив, — ответила Эллисив, — Это Халльдор сын Снорри. Его лицо обезображено шрамом.

Харальд часто говорил, что Халльдор оставался невозмутимым перед любой опасностью; как бы туго ни приходилось во время битвы, его не покидало спокойствие. «Чего бояться, — говорил Халльдор, — если я уже изувечен?»