Королевское зерцало - [3]

— Да не оставит тебя Господь своей милостью! — вздохнула Эллисив.

— По-твоему, мне больше не на что надеяться? — засмеялся Харальд.

Эллисив не ответила, а Харальд продолжал смеяться.

— Елизавета дочь Ярослава! Яви отблеск милости Божьей и не гневайся на своего грешного мужа.

Он снова положил голову ей на колени, притянул ее к себе, стал целовать в глаза, в губы и не отпускал, пока она не смягчилась.

Они заговорили не сразу.

— Мы поминали Олава Святого. Ты как будто чтил его прежде, — сказала Эллисив.

— Я и впредь буду его чтить. Иное дело, что я о нем думаю.

Эллисив испытующе посмотрела на Харальда.

— Что-то случилось?

— Пресвятая Теотокос! [7] Можно подумать, что ты ясновидящая, так ты угадываешь мои мысли.

— Ничего я не угадываю. Просто мы с тобой женаты уже больше двадцати лет.

Он лежал молча, но вдруг усмешка в один миг превратила его в мальчишку, замыслившего шалость.

Наконец он произнес:

Двадцать лет и более ты была женой мне, чистый лен свой пряла, пряла узы князю, за его же душу небеса молила, обжигала князя словом горькой правды.

Эллисив улыбнулась и погладила его по голове.

— Жаль, что конунгов не награждают за висы, как скальдов.

— А чем бы ты меня наградила?

— Пожалуй, оттаскала бы тебя за бороду, которой ты так гордишься.

Харальд расхохотался и снова притянул Эллисив к себе. Но вот он разжал руки и закрыл глаза.

— Я расскажу тебе то, чего не собирался рассказывать никому, — снова заговорил он.

— И мне хочется знать, что ты об этом думаешь, неважно, приятны мне будут твои слова или нет.

— Это про Олава Святого?

Харальд кивнул.

— Но начать я должен издалека. Харальдом меня назвала мать, королева Аста, в честь Харальда Прекрасноволосого, она хотела подчеркнуть этим, что я его наследник на престоле Норвегии. Это было весной, Олав еще не вернулся из похода и не стал конунгом Норвегии. Мать не слыхала о нем много лет и думала, что уже никогда его не увидит.

Впрочем, и после его возвращения они виделись не слишком часто. Только в первое время, пока Олав нуждался в поддержке своего отчима, моего отца, Сигурда Свиньи. После смерти Сигурда Свиньи Олав гостил у матери от силы один раз. Да и то когда участвовал в разделе имущества, оставленного Сигурдом Свиньей. Мне было тогда три года. Еще раз они встретились, когда Олав выдавал замуж сестру матери, Исрид дочь Гудбранда, за Торда сына Гутхорма из Стейга Гудбрандсдалире. Тогда мне было уже десять лет.

— Если Олав заезжал к Асте всего один раз, значит, именно тогда он и объявил тебя наследником конунга?

— Ты имеешь в виду тот случай, когда я дернул его за бороду и он сказал матери: ты, я вижу, растишь будущего конунга:

— Да, — ответила Эллисив.

Харальду стало смешно.

— Эту небылицу я сочинил сам. Хотел убедить людей, что конунг, к тому же святой, прочил меня в наследники.

— Мне следовало догадаться об этом, — сказала Эллисив.

— Ты видела Исрид дочь Гудбранда? — спросил Харальд. — Как она тебе понравилась?

— Я видела ее двадцать лет назад, — ответила Эллисив, — Но, насколько я помню, она была красивая и добрая.

— Это была первая женщина, которую я любил.

— Но ведь она была тебе вместо матери, когда ты жил в Стейге?

Харальд кивнул.

— Мне было десять, когда меня отдали на воспитание. Мать боялась, что, живя дома и копаясь в земле вместе со своими братьями, я не научусь ни мужскому поведению, ни военному искусству.

Но Исрид вызывала у меня далеко не сыновью любовь. Это было мужское желание. — Харальд лежал, закрыв глаза. — У Богородицы на иконах в Царьграде такие же бездонные и добрые глаза, как у Исрид.

Она очень отличалась от своей сестры, королевы Асты. Наверное, потому я и любил ее. Мать была суровая, гордая и требовательная. Ее, пожалуй, я никогда не любил.

Она мало заботилась о моих старших братьях, по ее словам, из них не могли получиться достойные хёвдинги [8]. Но меня она отличала за мою задиристость и мстительность и сумела так распалить мое самолюбие, что я не терпел над собой ничьего превосходства, да и рядом с собой никого. Я был еще мальчишкой, а братья уже побаивались меня — недостаток силы у меня восполняла ярость.

Спустя много лет я понял, чего добивалась мать.

Ее точила обида на Олава. Она надеялась, что теперь, когда он взял власть, ей, матери конунга, воздадут должные почести. А вместо этого она после смерти отца прозябала в своей усадьбе — одинокая, никому не нужная вдова. Я думаю, она считала Олава предателем. За то, что он бросил ее, как и его отец, Харальд Гренландец, который расторгнул брак с нею ради другой женщины. Но королева Аста была не из тех, кто оставляет предательство неотомщенным, даже если мстить пришлось бы собственному сыну.

— Наверно, ей трудно было хоть как-то досадить Олаву.

— Конечно, не легко. В разговорах со мной она не позволяла себе даже слова худого про Олава. Для этого она была слишком умна, она понимала, что, узнай об этом Олав, он тут же заставил бы ее умолкнуть.

Наоборот, она расхваливала его на все лады и требовала от меня преданности ему. Однако она часто сетовала, что со стороны конунга большое упущение не позволить мне, подающему надежды стать хорошим хёвдингом, воспитываться среди воинов его дружины. Жаль, говорила она, что конунг так безразличен к своему брату, видно, дело в том, что у вас разные отцы. Она все время внушала мне, что я должен стать конунгом, достойным наследником Харальда Прекрасноволосого. Правда, конунг в стране уже есть, но это препятствие можно будет со временем устранить.