Королевский корсар - [49]

Может быть, они страдают?

Может быть, им некому открыть свое сердце?

Что от него убудет, если один раз, ранней порой, под сенью какой-нибудь магнолии или агавы, он послушает сердечные излияния молодой особы?

Но как только перспектива подобного развлечения стала реальной, Кидд струсил.

Он остро почувствовал, до какой степени ему не хочется того, к чему его толкает человеческий долг.

Сестры Плант представились ему одним сложным, пятиголовым существом, весьма смахивающим на какое-то античное чудище, виденное им в юности в отцовской книжке.

И он решил, что ни на какое свидание не пойдет.

Но вечером того же дня получил новое письмо. Оно было написано как-то особенно жалобно, страдательно, какая-то в нем присутствовала особенная пронзительность.

И сердце капитана заныло.

Нет, ни в коем случае он не собирался рассматривать это свидание как встречу Двух возлюбленных, тем более что ему было абсолютно неизвестно, с кем из пяти девушек придется беседовать. Это будет разговор двух людей, тонко чувствующих, способных принести друг другу душевное облегчение.

Только так, и никак иначе.

Пусть это произойдет нынешним вечером.

Этот вечер был весьма удобен. Назавтра ранним утром «Блаженный Уильям» должен был на пару с еще одним галионом выйти в очередное патрульное плавание.

Уильям рассудил так: если утренняя беседа не получится или, того хуже, принесет какой-нибудь скандальный результат, он сможет убраться подальше с острова еще до того, как события получат необратимый характер.

Надо думать, что Уильям, при всей своей простоте, догадывался, что какие-то неприятности от милого утреннего разговора вполне возможны.

Эта забота о своеобразной подстраховке заставляет признать, что настоящими джентльменскими качествами Уильям Кидд не обладал. И скорее был готов к позорному бегству, чем к незапланированной женитьбе.

Себе в этих малопочтенных мыслях капитан не признавался. Он предпочитал думать, что, если случится какой-то конфуз и одна из бесчисленных сестер будет поставлена его неловкостью в неудобное положение, он лучше погибнет в неравном бою с врагами Британии.

Философически настроенный ум должен отметить в этом месте, какими порой странными причинами может питаться иногда воинский героизм.

Ночь перед выходом в плавание, по традиции, команда и капитан проводят на борту корабля.

Кидд прибыл в свою отремонтированную каюту как раз перед вечерним чаем.

Прибыл он вместе с молодым Вудфордом. Он был встречен Каллифордом и другими офицерами вполне спокойно, чуть ли не дружелюбно. Это капитану понравилось и настроило на благодушный лад. Он велел подать выпивку. И сам всячески проявлял усердие в ее истреблении.

Эндрю Вудфорд, глядя на капитана восторженными глазами, яростно следовал его примеру. Между тем, если бы он глядел на капитана взором не восторженным, а хотя бы отчасти внимательным, он бы заметил, что Кидд почти не пьет, а от того, что наливают ему в кружку, освобождается, переправляя джин новому лейтенанту.

Подчиненные настолько привыкли к тому, что капитан их человек не коварный, что тоже поддались на эту мелкую хитрость.

Ради того, чтобы обезопасить девичью честь, Уильям Кидд был способен и не на такое.

Так что, когда капитан, сильно пошатываясь, отправился к себе в каюту, никому и в голову не могло прийти проследить, чем он займется дальше.

А он дождался, когда все на судне успокоится. Дождался, когда луна удалится с небосклона. Выбрался через окно в своей каюте на кормовой балкон, привязал к перилам заранее подготовленную веревку и спустился вниз, в одну из гичек, которые, по традиции, привязывали под кормовой надстройкой, на случай возникновения непредвиденных надобностей.

Быстро, но бесшумно работая веслами, капитан Кидд направился к берегу.

Как он хорошо все придумал!

Никто никогда не узнает, что этой ночью его не было на корабле.

В районе главного пирса, где он собирался пристать, было слишком оживленно. Пришлось грести в сторону форта, чья зубчатая громада смутно рисовалась на фоне густозвездного неба. У подножия большой батарейной башни находилось здание кордегардии, и, по расчетам Кидда, очень скоро должно было пробить четыре склянки, смена караула.

Он не ошибся.

Как только донесся звон бортовых колоколов, окованная железом дверь кордегардии начала медленно отворяться. Сначала она выпустила клуб табачного дыма, пропитанного желтоватым светом масляных светильников, потом лейтенанта и двоих яростно зевающих мушкетеров.

Лейтенант нес тусклый фонарь, чтобы освещать дорогу.

Кидд, дождавшись, когда патруль проследует мимо, сбросил в воду каменный якорь, обмотанный веревкой, и выскочил на берег, почти не замочив башмаков.

Теперь предстояло определить направление, в котором надлежало двигаться.

Тьма стояла страшная.

Звучали насекомые на десятки ладов.

Шныряли и громко лаяли собаки.

Безрадостно напевали негры-невольники за стенами городской тюрьмы.

Тюрьма — надежный ориентир, Кидд был рад тому, что так легко до нее добрался. Теперь ему предстояло миновать сукновальный сарай, пшеничный склад, и можно поворачивать налево.

Нет, очень темно.

На какое-то время он снова засомневался, а стоит ли ему блуждать во тьме этой египетской ради сомнительного по своим моральным качествам дела. Но тут ему сама собой явилась подмога. Из караульного помещения при тюрьме вышел патруль, тот самый, который он видел возле кордегардии форта, и зашагал вверх по нужной Кидду улице.