Королевская аллея - [108]

Он как-то неопределенно запротестовал:

— Сегодня ни слова больше о Лютере, об этом романе. Его никогда не будет. Все исконные черты немцев я показал в «Фаустусе».

— Ну, это мы еще посмотрим, когда вернемся в Цюрих… Ты можешь ввести туда итальянских кардиналов с их свитой. Пусть всё это пока покружит вокруг тебя. Глядишь, начальная фраза и угнездится в твоей голове: В Виттенберге, в безлунную ночь, когда все колокола молчали… Но разве я Томас Манн?

Она засмеялась, и он вместе с ней, вымученно… Они двое, значит, опять заодно. В прежней колее.

— Некая дама… женщина… — Катя Манн подняла глаза от листочка с программой мероприятий и отодвинула тарелку в сторону. — Ее вряд ли получится спровадить. Не буду долго ходить вокруг да около… Она хочет взять у тебя интервью.

— Ох! — Он на мгновенье закрыл лицо руками. — Трехмиллионное по счету. Нет. Кто она? Для кого?

— Она звонила с каждой железнодорожной станции. Не исключено, что она уже здесь. Обещала, что не отнимет у тебя много времени.

— У меня вообще больше времени нет.

— Ну же, не забывай о дисциплине, Томми! — напомнила жена. — Весной ты станешь почетным гражданином твоего родного города…

— После того как они меня оплевали. И ведь не потому, что я слишком заигрался, а потому что просветил насквозь пустые фасады и вынужден был оправдать бомбы, падавшие на их фанатичные черепа. Ужасно все это.

— Фройляйн Кюкебейн представляет газету «Любекские новости». Захочешь ли ты, сможешь ли ей отказать?

— Это что, шутка?

— Почему?

— Кюкебейн? Идет от меня^{426}. Ну, фройляйн с таким именем, журналистке с берегов Траве, можно, конечно, уделить четверть часика.

— Хорошо. Предварительно я уже договорилась с ней: на пол-пятого.

И опять с лица Кати Манн испарились все признаки хорошего настроения. Она положила свою шпаргалку на стол.

— Здесь, в Дюссельдорфе, есть люди, перед которыми у нас имеются обязательства.

Ни ветерка больше, гардина не шелохнется. Шелк на стенах теперь кажется равномерно-желтым. Тишина будто капает с люстры.

— Я… — Катя Манн прикусила верхнюю губу. — Они, как ты знаешь, были нашими близкими знакомыми… Друзья, порядочные люди, сердечные; он в свое время тоже пострадал, от запрета на профессию.

Томас Манн сидит с прямой, как доска, спиной, ни один мускул на его лице не дрогнул: ледяная застылость.

— Я не подумала об этом заранее. Теперь уже поздно, неловкости не избежать. Они еще живы… Когда-то на Зильте… поздним летом… ты наверняка помнишь (тихо поясняет она). Хойзеры. Они живут здесь поблизости. Ты даже однажды навестил их. Не поставив меня в известность… Эти Хойзеры, сейчас уже пожилые люди, — мы должны их пригласить. На твое выступление. Непременно.

Она ждет. Но не получает ответа.

Томас Манн поднимается на ноги. Он схватился было за очки, но тотчас опустил руку. Он отходит от стола, чуть-чуть наклоняется вперед (одна рука, будто обессилев, повисла за спиной) и начинает молча прохаживаться по комнате: два метра вперед, метр назад. «Проклятье! — вырвалось у него едва слышное, никогда им не произносимое слово. — Не надо было мне сюда приезжать».

— Так велит долг… вежливости, — бормочет Катя Манн и прижимает к губам переплетенные пальцы. — Эти Хойзеры, — отважилась она добавить, — могли бы прийти на вечер и со своей дочерью, когда-то она была милой девочкой.

Время остановилось.

Гостиная пребывает в Нигде, но тут дверь номера внезапно распахивается.

И тогда…

Входная дверь, ведущая в гостиную, и дверь в спальню открылись одновременно.

— Простите, я была заблокирована! — Жанетта Зульцер, сотрудница Отдела по обслуживанию номеров, несмотря на свое возбуждение, сделала книксен. — Новый запорный механизм в ванной комнате не сработал. Я не могла открыть дверь изнутри. Но теперь, наконец, я свободна. — Зажав под мышкой постельное белье и полотенца, она прошмыгнула мимо Эрики Манн. — Я сейчас же сообщу о неполадке кастеляну.

Изумленная Дочь, пропустив мимо себя служащую отеля, опять повернулась к не менее удивленным родителям.

— Хорошо, что с ней случилось такое, — говорит она Отцу, глубоко затягивающемуся сигаретой. Потом берет с тележки чашку для себя и осматривает накрытый стол. — Омлет, а вы к нему даже не притронулись! Красный виноград, чудно. — Она отщипнула от грозди веточку с ягодами. — У них, видно, дела опять идут превосходно. Слишком быстро всё наладилось, после того как они затоптали дюжину стран. Они не работают со своей виной, а срабатывают ее прочь. Однако, если они и дальше будут проявлять тот же динамизм, какой проявили в войне, то быстро добьются экономического возрождения. Советская зона и расплачивается по счетам, и страдает аутентичнее. Там русские демонтируют заводские цеха. Там виноградные грозди висят слишком высоко. Вы только представьте: если бы у всех немцев дела шли так же великолепно, как здесь… Германия стала бы еще более устрашающей. Сейчас, по крайней мере, она разделена на две части и не может пыжиться так, как прежде.

Отец выпустил из носа колечко дыма. Мать глотнула сока. Эрика Манн опустилась в свободное кресло.

— Достаточно показаться на людях в брючном костюме, чтобы на тебя глазели все кому не лень. Для женщины это, видите ли, неприлично. Мужчинам не нужна конкуренция.