Королева Виктория - [15]

* * *

Юность Виктории может показаться безрадостной, но у принцессы оставалось время на забавы. Принцесса упоенно рисовала. В Королевской коллекции хранятся десятки альбомов с ее рисунками. Сюжеты сентиментальные, типичные для девичьих альбомов. Красавицы падают на колени и воздевают руки к небесам, сестра-вдова увещевает сестру-невесту, одинокая дева долгим взглядом смотрит на горизонт. Любовь к рисованию сохранилась у Виктории на всю жизнь. Королева будет часто делать наброски с мужа и детей, а во время путешествий по Шотландии ее альбомы пополнятся недурными акварельными пейзажами.

С детства Виктория была страстной театралкой. Она посещала театры Кинг и Друри-Лейн, но больше всего ее манила опера. Несмотря на свои немецкие корни, творениям Моцарта она предпочитала легковесные творения итальянцев: Доницетти, Беллини и Россини. Чем выше градус страстей, тем лучше. Из всех оперных див принцесса боготворила юную, но очень талантливую Джулию Гризи. На шестнадцатилетие матушка устроила Виктории сюрприз – в кои-то веки приятный! – и пригласила в Кенсингтонский дворец лучших столичных певцов. Слух принцессы услаждали Рубини, Тамбурини и Лабланш, но Виктория чуть не зарыдала от счастья, когда появилась ее богиня – обворожительная Джулия Гризи. «Никто во всем мире не был так очарован, как я. Никогда этого не забуду»[38], – записала в дневнике Виктория.

В тот же самый день рождения хлынула лавина подарков: браслет с локоном волос, пара китайских ваз, шаль и книги от матери, кожаный футляр для карандаша и портрет танцовщицы Тальони от Лецен, драгоценные серьги от короля, письменный прибор от сэра Джона Конроя, нож для разрезания бумаги от Флоры Гастингс. Даже спаниель Дэш не остался в стороне и подарил хозяйке корзину леденцов, хотя в этом ему явно помог кто-то двуногий. Виктория обожала дни рождения, хотя всякий раз приговаривала: «Какая же я теперь старая!»

И что за леди без увлечения благотворительностью? В конце в 1836 года, когда они с матерью гостили в Клэрмонте, объектами ее внимания стали цыгане. Принцесса захаживала к ним в табор – разумеется, в сопровождении фрейлин, – приносила гостинцы и живо интересовалась их обычаями. «Их любовь к своим супругам, родителям и детям весьма велика, так же как их доброта и внимательность к больным, немощным и старикам. Их нравы отличаются чистотой, за исключением пристрастия к мелкому воровству и гаданию»[39], – проявила толерантность принцесса. В конце зимы в таборе родился малыш, и цыганки предложили дамам выбрать имя для новорожденного. Фрейлины отказались, а Виктория, чьего мнения никто не спросил, еще долго на них дулась. Будь она сама себе хозяйка, называла бы цыганенка в честь дяди Леопольда, ведь они родились в один день!

* * *

Несмотря на разногласия с ее матушкой, Вильгельм хорошо относился к племяннице. Человек от природы незлобивый, он видел, что девочка тяготится опекой матери и по мере сил пытался ей помочь. Во время конфирмации[40] Виктории в июле 1835 года часовня дворца Сент-Джеймс была полна гостей. Посмотреть на принцессу, наряженную в белое кружевное платье и белый чепчик, пришли все родные и близкие. В толпу гостей затесался сэр Джон Конрой. Заметив недруга, король громогласно объявил, что свита герцогини слишком велика, и сэру Джону пришлось удалиться.

Для Виктории этот день все равно закончился слезами. Проповедь архиепископа Кентерберийского была чересчур затянутой, атмосфера в церкви – накалившейся от интриг и июльской жары, а мама волком смотрела на короля. Ах, почему ни одно торжество не обходится без скандала?

Виктория и предположить не могла, что не за горами еще один скандал, и какой!

Не спрашивая разрешения короля – точнее, игнорируя его прямой запрет, – герцогиня начала ремонт парадных покоев Кенсингтонского дворца и перебралась туда со своим двором в январе 1836 года. Вести о самовольном заселении дошли до Вильгельма, что не могло его не оскорбить. Несколько месяцев обида клокотала в его душе, пока наконец не забила фонтаном.

Герцогиня и ее дочь были приглашены в Виндзор на празднование дня рождения королевы 13 августа и дня рождения короля через неделю. Но герцогиня сама отмечала день рождения 17-го числа, поэтому решила пропустить празднества королевы – не такая уж важная птица – и прибыла в Виндзор лишь 20-го.

В этот самый день король, бывший проездом в Кенсингтоне, заглянул во дворец и самолично убедился, что соперница присвоила целых 17 комнат. В замок он вернулся, задыхаясь от праведного гнева.

Тем же вечером, за столом, на виду у сотни гостей, он разразился тирадой: «Я молю Бога продлить мою жизнь хотя бы на девять месяцев, после чего в случае моей смерти регентство станет невозможным. Я буду доволен, если бразды правления перейдут лично в руки этой юной леди (он указал на принцессу), законной наследницы короны, а не в руки сидящей рядом со мной особы, которую окружают злокозненные советчики и которая сама по себе недостаточно компетентна, чтобы держаться в соответствии со своим высоким положением. Могу заявить без колебаний, что я был оскорблен – беспрестанно и в высшей степени – поступками означенной особы и впредь не намерен терпеть поведение, столь неуважительное по отношению ко мне… Знайте же, что я, король Англии, готов защищать свое достоинство. В дальнейшем я буду настаивать на том, чтобы принцесса посещала все придворные торжества, как повелевает ей долг»