Королева Виктория - [144]

Из писем дяди Леопольда было ясно, что он в курсе дела и слышал о популярности принца и принцессы Уэльских, а в одном он даже написал: «Дела обстоят так, как будто ты отреклась в пользу Берти».

Это меня встревожило. Что бы сказал Альберт? Он был убежден, что Берти не способен править, если он только не изменится. А изменился ли он? Он по-прежнему ничем не походил на Альберта, более того, мне казалось, что сейчас он старательно демонстрирует это несходство. Нет. Альберт не желал бы, чтобы Берти занял мое место.

Я вернулась в Лондон с твердым намерением показываться народу — ездила по улицам в открытом экипаже. Толпы людей собирались, чтобы посмотреть на свою печальную королеву, которая не могла забыть своего мужа. Приветствия были оглушительны. Пальмерстон был доволен.

— Ваши подданные имеют случай выказывать вам свою любовь и преданность, мэм, — сказал он.

Я была удовлетворена. Они напомнили мне, что я — королева. Ни Берти, ни Александру так не приветствовали.

— Ваше величество должны предоставить вашим подданным больше возможностей выражать свою любовь к вам, — продолжал Пальмерстон.

— Должна? Королеве никто не смеет сказать «должна». Я не желала отказываться от уединения.

Когда я была в Осборне, доктор Дженнер сказал мне, что я слишком мало двигаюсь. Я сказала ему, что не способна на это. Куда бы я ни пошла, все напоминало мне Альберта. Конечно, я и в доме непрестанно вспоминала о нем, но у меня не было ни малейшего желания выходить или выезжать.

Однажды доктор Дженнер пришел ко мне и сказал, что он предпринял шаг, который, он надеялся, я одобрю. Он посоветовался с принцессой Алисой, которая нашла, что это превосходная идея, и просила его осуществить ее. Он также посоветовался с сэром Чарльзом Фиппсом.

Я не могла взять в толк, о чем идет речь. Сэр Чарльз Фиппс был блюстителем личных королевских расходов. Все это звучало очень таинственно, и он никак не мог подойти к сути дела.

— Ваше величество может быть недовольны. Тогда дело легко поправить.

— Пожалуйста, скажите мне, в чем дело.

— Мы взяли на себя смелость доставить в Осборн одного человека из вашей шотландской прислуги. Он всегда хорошо ухаживал за вами в Шотландии, и ваше величество были всегда довольны его услугами. Мы думали, что это было бы для блага вашего величества.

— Один из моих шотландских слуг!

— Джон Браун, ваше величество. Он был очень рад. Если вы решите, что он вам здесь не нужен, его можно отправить обратно. Я улыбалась. Джон Браун… в Осборне! Я засмеялась.

— Я очень довольна, что он здесь. Да… Очень довольна. Понравится ли только ему здесь?

— Джон Браун счастлив быть там, где ваше величество, мэм. Я была очень растрогана. Эти милые, славные люди так обо мне заботились!

С появлением Джона Брауна я почувствовала себя лучше. Он так пекся обо мне. Он поднимал и переносил меня, когда требовалось, не спрашивая даже разрешения. Он надевал на меня накидку и закалывал ее брошью. Один раз меня очень позабавило, когда он поцарапал мне подбородок.

«Тьфу ты, пропасть, — сказал он громко. — Вы что, голову держать не можете?» Если ему не нравилось, как я была одета, он говорил: «Что это на вас такое?» Это было так непосредственно, так оригинально. Это было в стиле Джона Брауна. Но он был мой добрый и верный слуга. Если бы мне угрожала опасность, он всегда уберег бы меня. Я писала о нем дяде Леопольду: «Это такая помощь для меня. Он такой преданный, такой простой, такой разумный, совсем не похож на обычного слугу».

Но он уже и не был слугой — я сделала его своим личным помощником. В придворном штате не знали, как его называть, и он стал известен просто как шотландский служитель королевы.

Я увеличила ему жалованье и сказала, что желаю, чтобы он находился при мне все время. Он обычно приходил ко мне за приказаниями после завтрака и выполнял все точно и быстро; он был такой сдержанный, я бы даже сказала, молчаливый и имел превосходную память. Он был предан и умен; я чувствовала, что служение мне было единственной целью его жизни, а как раз в это время, тоскуя по Альберту, я больше всего нуждалась, чтобы кто-то постоянно заботился обо мне.

Он был хорош собой, а у меня всегда была слабость к красивым людям. Они имели для меня особую привлекательность. Он был крепкого сложения, длинноногий, с кудрявыми волосами и синими глазами. Прежде всего я отметила у него мощный подбородок. Я всегда обращала внимание на подбородки, возможно, потому, что у меня самой его почти не было. Когда я была молода, меня это очень беспокоило, и я все время рассматривала свой подбородок в зеркале.

— Вы не должны так часто любоваться собой, милая, — говорила Лецен. — Вы постоянно смотритесь в зеркало. — Я объяснила, что я не любовалась, а сокрушалась.

— Видите, Лецен, — сказала я, — у меня почти нет подбородка.

— Вздор, — возразила Лецен. — У вас такой же подбородок, как и у других.

Но я знала, что это не так. И первое, на что я обратила внимание в Джоне Брауне, был его подбородок. Однажды я сказала ему:

— Люди с таким мощным подбородком, как у вас, обычно обладают твердым характером. Он посмотрел на меня и сказал со своей обычной откровенностью: