Королева викингов - [15]

— Но не лучше ли нам сначала выпить? У меня нет ничего лучше, чем березовое пиво, которое я сделала в кувшине, зато есть рог; я отрезала его от мертвой коровы, которую нашла однажды. Давай притворимся, что мы пьем мед.

Гуннхильд, не успевшая прийти в себя, слишком громко и визгливо расхохоталась.

— Нет. Вино. Дорогое заморское вино.

— Ну и прекрасно. Вино, которое мы выпьем за счастливое завтра.

VII

Эзур вернулся домой как раз к родам Хельги. Когда повитуха вошла в длинный зал и положила новорожденного к ногам отца, он увидел, что это здоровый мальчик, и взял его на колени. Такого ребенка не стоило выносить в лес как пищу для волков и воронов, он был достоин того, чтобы его оставили в доме и вырастили. Эзур созвал друзей на пир. Там окатил новорожденного водой и дал ему имя Торстейн. Хельга поднесла ребенка к груди и бросила на Гуннхильд через огонь длинного очага полный злорадства взгляд.

Через несколько дней после пира Гуннхильд нашла Эзура праздно сидящим на своем высоком стуле. Именно такого момента она и дожидалась.

— Не могли бы мы поговорить наедине? — спросила она, дернув отца за рукав.

— Если хочешь, — спокойно ответил он.

Они накинули плащи, Эзур взял копье, и они не торопясь пошли к кургану Ульва. Он находился совсем рядом с домом, но никому не пришло бы в голову потревожить их там без крайней необходимости.

Дул сильный ветер, по небу стаей неслись серые растрепанные облака, то и дело срывался мимолетный дождик. Сосны на вершине кургана слегка раскачивались и громко поскрипывали, по траве пробегали волны, похожие на морские, чахлые кусты шелестели. Грохот волн, набегавших на берег и разбивавшихся о камни, доносился сюда вместе с резким запахом соли. Каждый раз, когда луч солнца пробивался сквозь прорехи в тучах, фьорд вспыхивал золотом. Само солнце, низкое и бледное, с трудом можно было разглядеть на юго-западе. Лето близилось к концу.

Эзур пристально взглянул на дочь из-под мохнатых бровей.

— Ну, — сказал он, — чего ты хочешь?

Ее сердце лихорадочно колотилось.

— Сейя… — негромко выдохнула она.

Эзур нахмурился:

— Ты уделяешь слишком много внимания этой маленькой колдунье.

Чувство горечи придало девушке смелости.

— А кто еще у меня есть? Было время, когда ты тоже виделся с нею довольно часто.

Эзур фыркнул:

— Что она такого натворила?

— Ничего дурного. Впрочем, если бы она даже стала колдовать против нас, я все равно простила бы ее.

— А я убил бы ее.

— Но она ничего такого не делала! — поспешно произнесла Гуннхильд, глядя в пространство. — Во-первых, она не может, ей не хватит умения, а во-вторых, она просто не хочет ничего подобного. Я клянусь, что она этого не делала. Но в этом году… — Слова полились из нее на диво внятным и складным рассказом.

Эзур слушал неподвижно, его лицо ничего не выражало, острие копья смотрело точно вверх. Когда Гуннхильд умолкла, он медленно спросил:

— Ты веришь во все это? — Дочь кивнула. — Или ты просто хочешь верить?

Она старательно сдержала чувства, которые кипели в ней, и ответила отцу заранее заготовленными словами:

— Ты же знаешь, что у Сейи есть колдовское зрение. Оно не всегда с нею и никогда не достигало далеких мест, но ведь она не успела узнать многого к тому времени, когда ты забрал ее. Тебе также наверняка известно, что финны, обладающие этим даром и обученные, умеют посылать свои души за пределы своих тел; и мужчины и женщины. Разве станет Сейя мучить себя после всех этих лет только для того, чтобы солгать мне об этом?

— Бывает, что люди сходят с ума и видят то, чего нет на самом деле, — веско возразил Эзур. — Или, если они ищут чего-то слишком неосторожно, им могут открыться такие вещи, какие должны оставаться сокрытыми в темноте. — Свободной рукой он сотворил в воздухе знак Молота.

— Сейя не безумна, — заявила Гуннхильд. — И не одержима чуждой силой. Я знаю.

Некоторое время они стояли молча. Ветер негромко скулил, холодные брызги оседали на щеках и бровях. Над фьордом метались в потоках воздуха три чайки, искавшие что-нибудь съедобное, какую-нибудь падаль, которую море постоянно выбрасывает на берег.

— Отец, я сама много думала об этом, — нарушила молчание Гуннхильд. — Я сказала, что она должна доказать мне. — Снова послать свою душу в мир, но теперь в те места, которые знаю я, но не может знать она, о которых ей никто не мог рассказать, находящиеся дальше от дома, чем все то, что она когда-либо видела своим колдовским зрением. Я видела все, что она делала: пела песню, плясала, ела колдовские снадобья, прижгла руку горящей головней, а потом уснула сном, больше похожим на обморок. Я даже испугалась, что она умирает… Чем еще это могло быть, как не настоящим колдовством ведьмы?

— И о чем ты хотела от нее услышать?

Гуннхильд подняла руку и указала на запад, где, примерно в миле от устья фьорда раскинулось на добрых семь миль открытое море, над которым носились раздираемые ветром клочья испарений.

— Вон там. — Она улыбнулась, и ее голос потеплел. — Куда ты возил меня, отец.

Он время от времени брал с собой свою единственную дочь от свободной женщины, когда Гуннхильд скучала и упрашивала отца. Иногда вместе с ними плавали братья, но бывало, что они уходили в море и без них. Они отправлялись не в кнарре, а в шестивесельной лодке, которой Эзур пользовался, когда посещал окрестные заливы, чтобы поговорить с людьми о делах или просто отдохнуть на свободе. Как Гуннхильд любила простор, свежесть, новизну! Даже шквалы, грозившие опрокинуть суденышко, вызывали у нее восхищение; никогда и нигде больше ее кровь не струилась по жилам так легко и горячо; она цеплялась за банку