Королева в раковине - [54]

Эта беседа с Бертель потребовала от Артура душевных усилий.

— Если захотите, это не будет легендой, — взволнованно процитировала она слова Теодора Герцля, которые, конечно же, услышала от тети Брин.

Артур почувствовал разочарование. Его умная дочь увлеклась легендой. Вместо того, чтобы принять реальность, очаровалась иллюзорной идеей сионизма. Как можно серьезно относиться к утопии, описанной в достаточно поверхностной книжице Герцля «Государство евреев». Или автор ее, Теодор Герцль должен репатриироваться в Палестину, чтобы жить в Вене? Автор перевел столицу Австрии в Палестину. Он просто ошибся в своих иллюзиях, что на Востоке вырастет европейская культура.

И этой, лишенной всяческой почвы, иллюзии поддалась его умная дочь!?

— Бертель, сионизм принадлежит прошлому. Государство евреев существовало тысячи лет назад.

Авторитетным тоном отец взывал к разуму дочери:

— Это наша история. Сегодня это — легенда. Нельзя повернуть колеса времени в обратную сторону. Евреи потеряли свою страну и живут в разных странах мира. Вот, к примеру, наша семья. Изгнали нас из Испании более чем четыреста лет назад. Сейчас мы живем в Германии, и нам, евреям, здесь хорошо. Образованные евреи привели к прогрессу немецкую культуру, семья наша здесь разбогатела. Я люблю Германию и ее язык. Я воевал за нее, пролил кровь и готов отдать жизнь во имя Германии.

Буря чувств в душе Бертель приближается к апогею. Никакая разумная мысль не в силах погасить огонь, пылающий в ее крови.

— Нет у меня матери, но есть отечество, и это не Германия. Страна Израиля — это нечто истинно живое.

Отец сдержал обещание. Уже на следующий день в дом пришел раввин Хаймович, плотный человек среднего роста, с небольшой бородкой и черной ермолкой на голове, в темном костюме. Раввин — знаток Торы, разбирается в тонкостях классического иврита. Зарабатывает подготовкой еврейских юношей к празднику совершеннолетия — бар-мицве. По просьбе отца первый урок иврита раввин дал в отцовском кабинете. Раввин Хаймович открыл молитвенник «Сидур» и четким голосом прочитал благословение субботы от начала до конца. Руки Артура не двинулись с подлокотников кресла. Раввин объяснил, что субботнее благословение весьма важно и дорого для евреев. Артур, желающий участвовать в занятиях ивритом, сидел в беззвучном удивлении, пока не пришел в себя и сказал:

— Господин, я взял вас не для того, чтобы вы ее обучали молитвам. Мы не религиозные люди. Мы — светские.

Возбужденная донельзя, Бертель вскочила:

— Но это же красиво, отец. Я хочу это слышать.

Артур встал и вышел из комнаты. Раввин отложил молитвенник в сторону и стал учить Бертель согласным и гласным, а не только молитвам. Всю ночь Бертель не сомкнула глаз под тяжестью размышлений. Действительно ли нельзя ей слушать мелодии молитв, потому что семья не религиозна?!

Ей нравятся уроки иврита. Раввин читает молитвы и рассказывает истории из Священного Писания, и это — Сотворение мира, Адам и Ева, пророк Моисей, Исход Израиля из Египта и дарование Торы на Синае. Бертель сама читает, складывая буквы в слова, затем целые фрагменты, начертанные древним квадратным шрифтом. Строки сверкают перед ее глазами. Она овладевает чтением и отбрасывает советы раввина пользоваться готическим шрифтом со всякими вычурными завитками. Бертель чудится, что сам Бог спускается к ней с небес, и ей очень жаль, что раввин перебивает ее мечтания. Без конца извлекая из кармана платок, он отирает нос и каждый раз просит ее принести стакан чая.

— У Бога нет образа и формы, — объясняет он ей.

Бертель мучительно размышляет: это значит, что создавать образ Бога — грех? Она представляет Бога по-разному и создает каждый раз разных богов, и только таким образом ощущает близость к Богу. У Фердинанда и старших братьев Бога нет, а у нее он есть и является самым центром ее душевной жизни. Он сидит рядом с ней на постели. У Него есть свой облик. Она сердится на Него, спорит с Ним, странствует с Ним по лесу. Иногда ее Бог облачается в черное одеяние, чтобы прятаться от людей. Раввин Хаймович и не догадывается, что творится у нее в душе.

Он бормочет молитвы, а Лоц насмехается:

— Бертель скоро нарядится, как восточный еврей с улицы Грандиерштрассе.

Бертель не обращает внимания на его насмешки. Иврит захватил ее целиком, и она упражняется в написании квадратных древнееврейских букв. В школе учителя выражают безмолвное удивление. Она ходит как павлин:

— Я еврейка и подписываюсь на иврите — Бертель Френкель.

— Ты учишься в немецкой школе и должна писать по-немецки! — выслушивает она замечания и не обращает на них внимания, глубоко уверенная, что у нее есть право подчеркивать свою идентичность, и упрямо подписывается на иврите.

Доктор Герман побеседовал со своим другом Артуром: следует поговорить по душам с дочерью, чтобы и вовсе не отдалить ее от одноклассников. Артур твердит дочери:

— Дома ты еврейка, вне дома ты немецкая девочка, как все дети. Германия твоя родина.

Он обратился к тете Брин с просьбой — поменьше рассказывать о поселенцах-евреях в Палестине, ибо девочка сбита с толку и вызывает отторжение у окружающих ее сверстников. Гости спрашивают ее об учебе в школе, а она тут же начинает рассказывать о евреях. Она думает, что быть евреем — это что-то особенное.