Королева Марго - [79]

Ни «любить», ни «чтить» любовницу короля Маргарита, естественно, даже не помышляла, но почему бы не разыграть спектакль?

И пошло-поехало.

В начале 1595 года Марго направила в Париж свою фрейлину, мадам де Вермон, сын которой, как мы увидим, позднее станет ее любовником. Письмо госпожи, которое мадам де Вермон должна была вручить королю, заканчивалось так: «Я робко умоляю ее оказать мне честь своего благорасположения и смиренно лобзаю ее руки, прося Господа Бога, чтобы он подарил вам, монсеньор, полное и совершенное блаженство». И подпись: «Ваша ницпреклоненная и весьма преданная вам служанка, подданная и жена».

Как видим, Марго не упускала случая подчеркнуть, что, даже будучи узницей Юсона, остается «женой» короля.

Когда фрейлина вернулась, Маргарита написала мужу: «От мадам де Вермон я получила заверения, что вы были рады выказать мне свою дружбу, что я расцениваю как высшую честь и благо всей моей жизни…». И от души посетовала «на те огромные трудности, из-за которых уже не на годы, а на целые века я лишилась возможности служить моему королю».

Во время карнавала 1597 года король развлекался, как одержимый, со своей дорогой Габриэль, и Францию наводнили стишки:

Чужая жена — чужая семья,

Кто против закона, тот против себя.

Но если закон ты начнешь уважать,

Родная супруга вернется опять.

Пока же, надеясь, терпи да храни

Нож брата Клемана на черные дни.

«Родная супруга вернется опять»… На самом деле Маргариту преследовал страх, как бы король, рассерженный, что переговоры идут столь медленно, не приказал ужесточить тюремный режим для своей «супруги», чтобы вынудить ее пойти на попятную и отказаться от чрезмерных материальных запросов. Поэтому-то она и обмолвилась как бы между прочим: «Меня измором не возьмешь, уж как-нибудь я продержусь на своих запасах поболее года», — можно подумать, что Маргарите угрожала Католическая лига, никак не меньше.

Имеющий уши да услышит!

Только бы получать содержание регулярно — ради этого Маргарита попробовала даже стать союзницей «женщины низкого происхождения». «Мадам маркиза, — обратилась она к Габриэль д'Эстре, — всякий раз, когда я получаю письмо от короля или от вас, я трепещу от радости, тогда как их продолжительное отсутствие ввергает меня в ужас при мысли, уж не сумели ли коварные мои враги лишить меня благорасположения короля и вашей дружбы, которую я намерена сохранить на всю жизнь… Только к этой цели всегда и будут направлены все мои помыслы и поступки… Умоляю вас, своим добрым сердцем извините свободу моего обращения к вам, так как в вас я надеюсь обрести сестру и почитаю вас больше всех на свете после короля. Я так привыкла доверять свидетельствам вашей любви ко мне, что и пожелать себе не могу лучшей покровительницы перед королем».

Тальман де Рео был прав, восхищаясь Маргаритой: «Она умела приспосабливаться к обстоятельствам».

Но Марго невольно выдала свое заветное намерение, коснувшись темы, которая волновала ее уже давно: «Я нахожусь сейчас в такой нужде, что переносить ее здесь почти нет сил, и была бы бесконечно признательна вам, если бы вы сообщили мне волю короля: не сочтет ли он возможным отпустить меня в какое-нибудь из моих владений во Франции, пусть самое удаленное от двора? Если будет на то воля короля, его решение станет для меня вечным законом, как вечно пребудут во мне глубочайшая преданность и признательность вам, кого я надеюсь навсегда сохранить в качестве своего самого лучшего и самого преданного друга».

25 февраля 1599 года — в последний день Масленицы — Генрих IV надел на палец своей любовницы обручальное кольцо, которое получил во время коронации как знак того, что он обручился со всей Францией.

— Теперь только Бог и смерть короля могут помешать мне стать королевой Франции! — заносчиво воскликнула Габриэль д'Эстре.

Маргарита же в проявлениях своей лояльности пошла еще дальше. Она преподнесла крошке Сезару принадлежавшее ей герцогство д'Этамп, хотя мысль о том, что в один прекрасный день корона Франции может достаться внебрачному отпрыску короля, приводила ее в ужас. Но 10 апреля 1599 года Габриэль — весьма кстати! — умерла ужасными преждевременными родами. Из чрева молодой женщины доктора чуть не по кусочкам извлекли ее мертворожденного ребенка. Горе Генриха IV было неподдельным: крупные слезы катились по морщинам, теряясь в побелевшей бороде. Но горе короля не может быть долгим, и вскоре он нашел утешение в объятиях Генриетты де Верней…

С той минуты комедия, которую разыгрывала Маргарита, утратила смысл. Не было больше причин и ей самой затягивать давно назревшие решения. «Я начинаю верить в добрый исход моих дел, — пишет она Сюлли, — и очень хотела бы ускорить их успешное разрешение к удовольствию короля и всех добрых французов, горячо желающих, как вы о том пишете, увидеть законнорожденных детей короля, которые смогут безо всяких споров наследовать корону, поднятую им из руин… — и не желающих видеть на моем месте легкую на помине вертушку, о которой недостойно вести разговор, теперь, когда благодаря Провидению все изменилось и больше нет никаких оснований сомневаться в осмотрительности короля и доброй воле его совета, составленного из самых преданных слуг… я хочу со спокойным сердцем доживать свои дни. Я удовольствуюсь всем, что окажется приемлемым и что вы сами сочтете нужным посоветовать мне».