— Да на какой черт мне ваш спорт!.. — басил Курчаев. — Вы вот попробуйте-ка, погребите сами, а то уж у меня мозоли вздулись. Ага, не хотите, это, верно, не то, что декадентские стихи писать… Я довольно вёз, везите.
— Да ведь вы говорили на край света.
— И свёз бы, если бы королева приказала. Паж, что это вы, точно в рот воды набрали? Давайте-ка, споём что-нибудь. Ольга Алексеевна, затягивайте «Вниз по Волге-реке…»
— Нет, что-то не поётся, — отозвалась Ольга.
— Эх, вы, господа! Все вы сегодня точно в воду опущенные… И королева тоже. Отчего и почему?
Королева поспешила ответить:
— Нет, что вы… Я как всегда.
Но Маркевич бросил на неё ревнивый взгляд, а затем обменялся многозначительным взглядом с Курчаевым: влюблённые неудачники поняли друг друга. Курчаев вздохнул всею своею богатырскою грудью и ещё сильнее заработал вёслами, а Маркевич меланхолическим взглядом глядел на королеву.
— Хоть бы вы стихи, что ли, какие-нибудь прочли… — не умея долго молчать, опять забасил Курчаев, отлично зная, что произведения музы одинаково несчастного соперника вполне безопасны для сердца королевы.
— Пожалуй! — охотно согласился поэт. Он уже давно горел желанием довести до сердца королевы или, по крайней мере, до её слуха новый плод вдохновения, но всё не представлялось удобного случая. — Я готов, если только присутствующим не скучно будет слушать.
— Нет… пожалуйста… пожалуйста…
Поэт придал своему лицу по возможности задумчивое выражение, и из его крошечного рта, как булькающая влага из графинчика, освобождённого от пробки, полились стихи, явно обращённые к королеве:
Заря любви тебе сияет,
Сияет,
Струна души моей рыдает,
Рыдает,
О чем рыдает я не знаю,
Не знаю,
Не весть ли то земному раю,
О раю!
С тобою мы, хоть ты не с нами,
Не с нами…
Твой дух во сне, но полн не снами,
Не снами.
О, отзовись… Сердца волнами,
Волнами,
Сольются в рай, звуча струнами,
Струнами…
Королева обыкновенно всегда подсмеивалась над декадентскими стихами своего поклонника, но на этот раз она вряд ли даже слышала их. Она смотрела туда, вниз по Светлой, куда должен был поехать Алексей с Можаровой, и душа её болела оскорблённою любовью, ревностью и отчаянием.
Королева по какому-то непонятному побуждение взглянула на Серёжу.
С тобою мы, хоть ты не с нами,
Не с нами,
коснулись её слуха стихи декадента.
Серёжа поразил её своим неподвижным, будто окаменелым лицом, так мало имеющим общего с его постоянным выражением. Такое же точно выражение лица она заметила у него, когда он стоял, забывшись, перед могилой.
Королеве стало жутко и захотелось приласкать мальчика, согнать с его лица эту глубокую и внушающую жуткое чувство тень. В то же самое время на него глядела Ольга с неопределившимся ещё чувством любопытства, недоумения и любовной заботы. Глаза Ольги встретились с глазами королевы, как будто спрашивая её, что значит настроение её брата, и королева невольно смутилась и молча опустила глаза.
А он смотрел на воду, и эта вода казалась ему живою, на что-то намекавшей и что-то обещавшей ему. Он видел там струящееся отражение своего лица и свои же глаза, притягивающими его странною тайною. Он чувствовал на себе взгляды Ольги и королевы, но ему казалось, что эти взгляды тоже как будто смотрят на него из воды.
Вода о чем-то шепталась и с лодкой, и с берегом, и с деревьями, ещё чаще, чем на Светлой, наполовину оторванными от родной почвы и купающими свои ветки в её струях. Порою с высокого обрыва осыпалась земля и с печальным шорохом скатывалась в воду, напоминая ему знакомый шорох земли на кладбище.
Но вода не похожа на могилу. Она вся — жизнь и движение, и всё вокруг живёт дружно и заодно с нею.
Мелькают острокрылые стрижи, цепляясь за обрывы, истыканные их гнёздами, и звонко и хлопотливо щебеча. Вот один из них погнался за бабочкой, но не поймал, а только ударил над самой водою, и она упала на её поверхность и поплыла по течению, трепеща беспомощными крылышками, а затем вдруг исчезла.
«Вот и вся жизнь», — подумал Серёжа, и эта мысль доставила ему смутное удовольствие.
В это время поэт кончил читать, и Курчаев проговорил:
— А, право, в декадентских стихах что-то такое есть: ничего не понимаешь иной раз, а мурашки бегают по телу.
В его глазах, маленьких и умных, бегали лукавые искорки, но поэт не слышал иронии и ответил:
— Это высшая похвала мне…А вам, Ольга Алексеевна, нравятся эти стихи? Я вас спрашиваю, как музыкантшу. Чувствуется ли в них та внутренняя музыка, которая сильнее всяких слов говорит о настроении автора?
Ольга не слышала ни слов, ни их внутренней музыки, но, готовая лучше солгать, чем доставить человеку неудовольствие, в замешательстве ответила:
— Да, мне кажется, чувствуется.
Ольга застенчиво взяла руку королевы и, положив её к себе на колени, стала тихо гладить с таким виноватым лицом, точно причина её тяжёлого настроения лежала в ней. Королева улыбнулась ей в ответ на эту ласку и молча нежно пожала её руку.
Лодка обогнула песчаную отмель, по которой на длинных ножках бегали, посвистывая, точно играя в забавную игру, кулички, быстро снявшиеся при шуме вёсел, и пристала к ней с другой стороны, где берег был немного покруче.
