Королева двора - [10]

– Антонина Андреевна Глинская.

– У вас хорошая память.

«Слава Богу, таблеток пока пить не приходится».

– Взгляните, румяна так оставить или чуть насыщеннее положить?

Дина придирчиво оглядела свои скулы:

– Можно немного добавить.

Оленька кивнула, снова хватаясь за кисть. Дина опять попыталась представить жирафа, но вместо него в небе теперь парила Антонина Андреевна и командовала звонким голосом:

– Фонденбра! Еще! Молодцы! Плие! Ниже! Хорошо! Еще!

– Еще, – Дина даже повторила вслух.

– Зачем? По-моему, можно так оставить. Иначе будут слишком темные щеки.

– Да-да. – Дина неожиданно для себя смутилась. – Вы правы, оставим так.

– Что-то случилось? – Оленька почувствовала перемену в своей модели. Еще бы не почувствовать: балерина только что вернулась с небес на землю и теперь ужасно жалела об окончательно утраченном, растворившемся в недрах воображения жирафе.

4

– Жирафы? – Верочка в недоумении смотрела на старшую сестру. – А почему?

– Ну… они высокие. – Не могла же Надя объяснить приставучей сестрице, что жирафы запомнились ей больше других животных только лишь потому, что именно около их вольера Джузеппе решился ее поцеловать.

– А пони низкие.

– Отстань, Верка!

И Верочка с готовностью отстала. Грубость сестры нисколько не обидела и не задела ее. «Если Надюша кипятится, значит, у нее есть на то причины, значит, это она, Вера, что-то не так сказала, или сделала, или посмотрела, или промолчала. В общем, не важно. Главное, что если сделать то, о чем просит сестра, мир вскоре будет восстановлен. Надя перестанет сердиться и, возможно, даже расскажет хоть что-нибудь интересное про зоопарк, или про больницу, или про…»

– Ве-ерка-а-а! В-е-ерк!

Крик Ксанки несся через двор и врывался в открытое окно. Верочка быстро выглянула на улицу, приложив палец к губам, и скорее из комнаты в коридор, из коридора на лестницу… С грохотом пронеслась со своего шестого этажа, чуть не сбив на втором соседку. «Извините» прокричала уже с первого и выкатилась из подъезда, зацепившись мыском о порожек и эффектно растянувшись прямо у Ксанкиных ног.

– Осторожней! Убьешься! – Ксанка протянула подруге руку.

Верочка встала, потирая ушибленную коленку, улыбнулась. Ксанка все-таки добрая и хорошая, хоть и напускает на себя серьезность и говорит подчас грубовато. Конечно, нюни не распускает и не причитает: «Ой, Верочка! Ой, голубушка! Что же это такое, разбилась, матушка…» Представив это, Верочка расхохоталась.

– Чего ржешь?

– Ничего, пошли!

– Куда идти-то?

– Не знаю. Ты же меня звала зачем-то, значит, собиралась куда-то.

Теперь смехом залилась Ксанка.

– Вот дурища ты, Веруня! – У Ксанки всегда так: грубое слово обязательно подсластит ласковым. – Мало ли чего я орала. Может, хотела узнать, сколько времени.

– Половина восьмого.

Ксанка от хохота пополам согнулась.

– Ну, что ты смеешься? Что я такого сказала? Правда ведь девятнадцать тридцать. Не веришь? – Верочка протянула Ксанке запястье с простенькими часиками: – Смотри!

– Верю, верю. – Ксанка вытерла слезы.

– Так что, мне домой идти?

– Еще чего! Айда. – И, призывно махнув рукой, Ксанка зашагала широким шагом к детской площадке. Верочка спешно семенила за ней.

Во дворе было многолюдно: на скамейках судачили о соседях местные бабушки, молодые мамаши болтали, ногами раскачивая коляски с мирно сопящими младенцами, мужики отдельными компаниями забивали козла или расписывали пульку, мальчишки соревновались в метании перочинного ножика, найденного Борькой по счастливой случайности час назад в мусорном баке.

– Классный инструмент, – громко одобрила Ксанка, уселась на железную трубу и похлопала по ней рукой, приглашая подругу присоединиться. – Дай метнуть!

Верочка сразу заволновалась:

– Ксаночка, может не надо, а? Ксан…

– Отстань! – Ксанка уже вертела нож в руках.

– Отдай! – прозвучал сзади неожиданный громкий окрик.

– Чего?! – Ксанка оторопело обернулась, желая узнать, кто из дворовых решился нарваться на неприятности. Позади нее, протягивая руку, стоял Мишка.

– Ксаночка, правда, отдай ножик, а? – забормотала Верочка, сразу же отводя глаза и вспыхивая. Она должна отговорить подругу. Верочка добудет Мишке ножик, и тогда он наверняка соизволит хотя бы взглянуть на нее.

– Заткнись, Веруня! – отмахнулась метательница, замечая и румянец, разлившийся по щекам подруги, и ее бегающие глаза, и даже читая затаенные мысли. Тут же забыв о Верочке, усмехнулась, глядя прямо в глаза Мишке: – А шнурки тебе не погладить?

– Дай, говорю! – Мишка продолжал наступать, и Верочка не на шутку забеспокоилась: «Что-то будет! Ксанка – горячая голова, уступать не привыкла, да и Мишка не терпит, чтобы ему перечили. Ой, беда!»

Но вопреки ее тревожным мыслям Ксанка неожиданно спокойно протянула Мишке нож:

– А и возьми. Только чур после тебя моя очередь.

– Лады. – Мишка схватил трофей, но кидать не торопился, все вертелся у черты, присматривался, прицеливался, будто ждал чего-то.

– Чего не кидает-то? – тихо пискнула Верочка.

– А ты глянь. – Ксанка живо пихнула ее в бок, и Верочка послушно повернула голову в указанном подругой направлении.

Через двор торопливо шла давешняя новенькая. Верочка против воли залюбовалась девочкой. Она напоминала птицу: была легкой, тонкой, не идущей по земле, а парящей над нею. «На Мишкином месте я бы тоже в нее влюбилась», – решила она. И не было в этой мысли ни зависти, ни злости, ни какого-либо другого недружелюбного чувства к незнакомке. Только тоска от того, что она – Верочка – на своем месте, а потому и напоминает всем колобка, который катится по дорожке, а не свободную, гордую чайку, кружащую над морем, или прекрасного лебедя, рассекающего зеркальную гладь пруда.