Королева бриллиантов - [38]

   — Ах чудовища! — воскликнула королева в негодовании. — Им никогда не понять, что такое истинная свобода. Они путают её со вседозволенностью. Вся моя жизнь у них как на ладони, но и такая «прозрачность» их нисколько не убеждает.

Принцесса печально улыбнулась.

   — Вы, как всегда, правы, ваше величество, и кто знает это лучше меня? Я лично готова признать свои дурные поступки. Я считаю себя виноватой за участие в наших невинных развлечениях. Мне стыдно, что я им потакала, подвергая вас такому большому риску.

   — Выходит, ты считаешь, что «мадам этикет» права, а мы нет? — высокомерно спросила королева. — В таком случае могу заявить: королева Франции — единственная рабыня в стране, где официально запрещено рабство.

   — Ваше величество, прошу меня простить за откровенность. Само собой разумеется, королева является олицетворением достоинства нации, и если... Может быть, вам следует прочитать хотя бы некоторые из этих чудовищных бумаг. Вот несколько не столь грязных.

Мария-Антуанетта взяла листки. Она была решительно настроена не выдавать никаких чувств, кроме презрения, но постепенно краска залила её лицо, потом грудь. На глаза навернулись слёзы.

   — И вот эта дрянь распространяется по стране? — спросила она глухим голосом.

   — Тысячами экземпляров.

Наступила тягостная тишина.

   — Ваше величество, — серьёзно заговорила принцесса, — умоляю вас, умоляю на коленях прекратить немедленно весёлые развлечения, которые мы между собой называем «любовь и дружба под открытым небом». Вы же видите, о чём говорится в этих памфлетах. В королевских садах ваши приближённые, включая и брата короля, разбиваются на пары и пропадают где-то в кустах, а потом возвращаются и с ухмылками сообщают всем, что они вели там «разговор по душам». И вот результат! Эти отвратительные стишки. Я оплакиваю тот день, когда вы приняли участие в таких развлечениях. Сестра его величества, Елизавета, хотя она ещё очень молода, резко осуждает подобные вещи.

   — Сам король неоднократно принимал в них участие, и сам удалялся с дамой, — возразила королева. Руки её задрожали. — Что касается Елизаветы, то она — вылитая монашенка.

   — Но, будем честны, его величество принимал участие в этих встречах «под открытым небом» только ради того, чтобы доставить вам удовольствие. И вот видите, чем это всё кончилось? К тому же в этих ужасных бумагах утверждается, что вы пытаетесь навязать его величеству другие интересы, чтобы легче преследовать свои собственные. Умоляю вас — прекратите эти «встречи под открытым небом», прекратите немедленно! Можно ли себе представить — мужчины с женщинами уединяются в садах Трианона, и среди них сама королева! Только одного вашего имени достаточно, чтобы вызвать всеобщее негодование. От всего этого разит безумствами, которым предаются женщины, ремесло которых я не смею назвать в вашем присутствии.

Но принцесса зашла слишком далеко. Возмущённая королева вскочила на ноги. Она была похожа на Медузу Горгону, от взгляда которой люди превращались в каменные изваяния.

   — Если я там была, значит, всё в порядке! — И неужели ты считаешь, что я испугаюсь этой нечисти? Если я всё прекращу, то тем самым признаю свою вину. Сегодня днём в Трианоне состоится очередная встреча, и я приказываю тебе присоединиться к нам? Если тебе указывает королева, куда идти, — нужно ей повиноваться, мадам Ламбаль.

О природном благородстве в эту минуту было забыто. В блестящих голубых глазах промелькнуло тиранство германских предков. Принцесса сидела, уронив голову на грудь, — живое олицетворение немого укора. В комнате воцарилась гробовая тишина, только где-то рядом тикали часы.

Наконец де Ламбаль решительно вскинула голову и бесстрашно посмотрела в глаза королевы.

   — Ваше величество, вы заставляете меня краснеть. Вы меня удивляете своим легкомыслием. Если вы считаете меня ложным другом, то ради бога простите. Я не хотела говорить, я боялась утратить вашу дружбу, толкнуть вас в объятия распутной мадам де Полиньяк, и, лишь стараясь уберечь вас, я указала на подстерегающие опасности. Ваши слова пробудили во мне смелость. Наконец я смогу всё высказать, и тем облегчить совесть.

   — Вы ничего не будете говорить, и я не стану вас слушать. Ступайте. И прошу вас выполнить мой приказ!

   — Ваше величество, осмелюсь просить прощения. Если вы считаете, что я подвергла критике ваши поступки, то прошу меня нижайше извинить. Но... я не буду сегодня днём в саду. Я отказываюсь вам повиноваться.

Мария-Антуанетта стала белой, как полотно. Слова, казалось, застряли у неё в горле. Наступила напряжённая тишина. Обе женщины впились глазами друг в друга. Потом принцесса, сделав глубокий реверанс, неслышно заскользила по паркетному полу к двери и вышла.

Королева осталась одна. В груди у неё бушевал ураган. Лежавшие на столе мерзкие листки вызывали ярость. Её королевская власть, казалось, рушилась у неё на глазах, разбивалась вдребезги. Но она не сдавалась. Упрямство Габсбургов укрепляло её, превращало сердце в камень. Нет, она не уступит, никогда не уступит. Ни на дюйм. Теперь в ней бушевала холодная ярость...