Королева Бона. Дракон в гербе - [5]
Ее белые легкие одежды, согласно свадебному коронационному обычаю с вырезом на груди и на спине, едва касались пурпурной дорожки, но и они казались ей теперь тяжелыми. Она с облегчением опустилась на колени, на обитый бархатом налой, а рядом с нею стал на колени и Сигизмунд.
Начался торжественный молебен, предваренный свадебными обрядами-обетами и соединением рук епитрахилью, но, когда хор наверху запел «Кирие элейсон», король встал, отошел и уселся на возвышении возле алтаря. Бона осталась одна, в ожидании, когда ее увенчают на царство такой же короной, которая в этот день украшала голову ее мужа. В ту же минуту примас, вместе с сопровождавшими его епископами, отойдя от алтаря, направился к коленопреклоненной Боне и стал молиться. И хотя слова этой молитвы Бона слышала впервые, она хорошо их понимала, потому что звучали они на языке латинском: «Посмотри, о Боже, на свою рабу, которую ты сделал королевой, и благослови ее своей могучей десницей и прими под покровительство благословенной Девы Марии и Иисуса Христа, Господа нашего…»
На хорах уже в полную силу зазвучало и еще два епископа спустились с алтаря к примасу, подавая ему золотую резную чашу. Почтительно поцеловав чашу, примас опустил в нее большой палец и, смочив его благовонным миром, помазал им голову, грудь и спину Боны, не без труда отыскав под золотистыми локонами вырез платья. Бона старалась быть спокойной, но чувствовала, как все сильнее бьется ее сердце в такт звучавшим словам: «Совершаю освященным миром помазание тебя королевой во имя Отца и Сына и Духа Святаго. Мир тебе и благословение». Она хотела ответить, но за нее ответили епископы: «И душе твоей», а хор голосов наверху громогласно возвестил радостную весть:
«…и помазали Соломона Садок-священник и Нафан-пророк в царя в Гионе».
Санта Мадонна! Это о ней пели ангельские голоса, ибо в ту же минуту примас надел ей на палец тяжелое кольцо со словами: «Прими это кольцо как знак верности и искреннего сердца», после чего начертал знак креста над поданной ему епископами королевской короной. Венчавшие на царство торжественно держали ее над головой стоящей на коленях Боны, пока примас не произнес последних слов торжественной молитвы.
Кончилось богослужение, прерванное свадебными обрядами и венчанием на царство, и Бона почувствовала вдруг, что сильные руки тех, что сопровождали ее в храм, поднимают ее с колен. И это все… Она снова ступает по мягкому сукну — к возвышению, на котором ждет ее король, и во всем величии, при блеске тысяч свечей, садится рядом с ним на троне. Она старается не пропустить ничего, запомнить навсегда это яркое зрелище, радостные возгласы подданных, звон колоколов и триумфальное, которым заполнен сейчас весь храм — кричат толпы, она поднимает голову и одаряет всех улыбкой. Величайшая почесть, красивейшая из церемоний в мире выпала на ее долю — италийской герцогини из маленького города Бари. Досталась ей — Боне Сфорца Арагонской…
В тот же вечер в зале, на обивку стен которого пошло несколько сотен локтей светлой парчи, хозяева и гости собрались за великолепным свадебным ужином. Рядом с королем и королевой, на головах у которых все еще были короны, сидели послы императора, князья Пясты из Мазовии и силезские князья, высшее духовенство, иностранные и польские сановники и вельможи, Дамы блистали драгоценностями и красотой, на пестрых нарядах вельмож поблескивали дорогие цепи, алмазные пуговицы и застежки. На столах стояли тысячи кубков, сотни серебряных подносов, на которых красовались жареные фазаны во всем оперении, блюда со всевозможными мясными кушаньями, особенно приметные еще и потому, что рога зубров и оленей, искусно прикрепленные к посуде, были посеребрены, и, наконец, множество золотых чаш с апельсинами, лимонами, глазированными фруктами. Пили старое венгерское, мед и доставленные к этому дню италийские вина. Речи сменялись виватами, играл итальянский оркестр, со двора доносились возгласы слуг и челяди, угощавшихся пивом прямо из бочек. Было душно, шумно, жарко, и пошло такое веселье, что часов через восемь почти у всех уже двоилось в глазах: челяди в кунтушах было куда больше, чем в начале пиршества, слуги исхитрялись носить в руках по четыре жбана, свечи в подсвечниках горели в четыре огня, всего было в избытке, кроме одного: веселого, грубоватого возгласа «Горько! Горько!» Но на такое никто решиться не мог, все только тихонько перешептывались, что королева ничуть не разрумянилась, но, впрочем, теперь государынь в короне не одна, а две, корон в Польском королевстве прибавилось сверх всякой меры, над головами их королевских величеств сияют четыре короны, а может, и голов тоже четыре? Ей-ей, четыре…
Все это и еще многое замечали быстрые зоркие глаза канцлера королевы, потому что довольно было одной его беседы с церемониймейстером, чтобы королевская чета встала от стола и направилась в соседнюю залу, где итальянские придворные изящно танцевали неизвестные в этих краях павану и галарду, а потом уже пошли в ход и литовские танцы, и лихие польские мазурки, и краковяки, плясал каждый, кто мог, хотел и еще держался на ногах. Как доложил своей госпоже верный Алифио, город тоже не спал в ту ночь. Трактиры были открыты, улицы заполнены веселыми, пестрыми толпами танцующих, шуты и клоуны на рыночной площади занимали народ своими удивительными фокусами. Играли оркестры, звенели шутовские колокольчики и бубенцы, у стен замка до самого утра гудел, шумел, гулял люд подвавельского града…
В 1-й том Собрания сочинений Ванды Василевской вошли её первые произведения — повесть «Облик дня», отразившая беспросветное существование трудящихся в буржуазной Польше и высокое мужество, проявляемое рабочими в борьбе против эксплуатации, и роман «Родина», рассказывающий историю жизни батрака Кржисяка, жизни, в которой всё подавлено борьбой с голодом и холодом, бесправным трудом на помещика.Содержание:Е. Усиевич. Ванда Василевская. (Критико-биографический очерк).Облик дня. (Повесть).Родина. (Роман).
В 7 том вошли два романа: «Неоконченный портрет» — о жизни и деятельности тридцать второго президента США Франклина Д. Рузвельта и «Нюрнбергские призраки», рассказывающий о главарях фашистской Германии, пытающихся сохранить остатки партийного аппарата нацистов в первые месяцы капитуляции…
«Тысячи лет знаменитейшие, малоизвестные и совсем безымянные философы самых разных направлений и школ ломают свои мудрые головы над вечно влекущим вопросом: что есть на земле человек?Одни, добросовестно принимая это двуногое существо за вершину творения, обнаруживают в нем светочь разума, сосуд благородства, средоточие как мелких, будничных, повседневных, так и высших, возвышенных добродетелей, каких не встречается и не может встретиться в обездушенном, бездуховном царстве природы, и с таким утверждением можно было бы согласиться, если бы не оставалось несколько непонятным, из каких мутных источников проистекают бесчеловечные пытки, костры инквизиции, избиения невинных младенцев, истребления целых народов, городов и цивилизаций, ныне погребенных под зыбучими песками безводных пустынь или под запорошенными пеплом обломками собственных башен и стен…».
В чём причины нелюбви к Россиии западноевропейского этносообщества, включающего его продукты в Северной Америке, Австралии и пр? Причём неприятие это отнюдь не началось с СССР – но имеет тысячелетние корни. И дело конечно не в одном, обычном для любого этноса, национализме – к народам, например, Финляндии, Венгрии или прибалтийских государств отношение куда как более терпимое. Может быть дело в несносном (для иных) менталитете российских ( в основе русских) – но, допустим, индусы не столь категоричны.
Тяжкие испытания выпали на долю героев повести, но такой насыщенной грандиозными событиями жизни можно только позавидовать.Василий, родившийся в пригороде тихого Чернигова перед Первой мировой, знать не знал, что успеет и царя-батюшку повидать, и на «золотом троне» с батькой Махно посидеть. Никогда и в голову не могло ему прийти, что будет он по навету арестован как враг народа и член банды, терроризировавшей многострадальное мирное население. Будет осужден балаганным судом и поедет на многие годы «осваивать» колымские просторы.
В книгу русского поэта Павла Винтмана (1918–1942), жизнь которого оборвала война, вошли стихотворения, свидетельствующие о его активной гражданской позиции, мужественные и драматические, нередко преисполненные предчувствием гибели, а также письма с войны и воспоминания о поэте.