Король замка - [18]

— Ваша Светлость, я работала с отцом. Ко мне перешли его полномочия. Я думала, что договор остается в силе, и не видела в этом никакого обмана.

— И, конечно, не ожидали, что вызовете замешательство у ваших работодателей?

На это я ответила еще большей резкостью:

— Невозможно заниматься такой тонкой работой, когда к тебе неприязненно относятся.

— Верное наблюдение!

— Поэтому…

— Поэтому? — переспросил он.

— Я бы могла уехать сегодня — вот только как добраться до парижской ветки? Мне сказали, что через Гайар проходит всего один поезд — утренний.

— Вы очень предусмотрительны, но, повторяю, слишком импульсивны. Вы не можете не понимать, что именно меня смущает. Простите, но человека вашего возраста трудно заподозрить в большом профессиональном опыте и мастерстве.

— Мы с отцом работали вместе несколько лет, а мастерство не зависит от возраста. Бездарь и в старости останется подмастерьем. Искусство требует призвания, понимания, любви.

— Вижу, вы не только художник, но и поэт. Но откуда взяться жизненному опыту, если человеку всего тридцать… гм… или даже…

— Мне двадцать восемь лет! — в запальчивости воскликнула я и поняла, что попала в западню. Он все-таки сверг меня с пьедестала, на котором я пыталась занять прочные позиции. Показал мне, что я обыкновенная женщина, которая не может допустить, чтобы ее считали старше, чем она есть.

Он поднял брови. Беседа, видимо, казалась ему занятной. Я выдала свое отчаяние, и он, наслаждаясь моими мучениями, не торопился принять окончательное решение.

Мое терпение наконец лопнуло.

— Нам больше не о чем разговаривать. Насколько я понимаю, вы не хотите нанимать меня на работу, потому что я женщина. Что же, оставайтесь при ваших предубеждениях. Сегодня или завтра я уеду.

Несколько секунд он изображал нерешительность, но когда я пошла к двери, остановил меня.

— Мадемуазель, вы меня не поняли. Возможно, французский вы знаете хуже, чем живопись.

Я снова попалась на удочку.

— Моя мать была француженкой. Я прекрасно поняла каждое ваше слово.

— Значит, это я выразился неясно. Я не хочу, чтобы вы уезжали… пока.

— Вы ведете себя так, будто мне не доверяете.

— Мадемуазель, вам это только кажется.

— Вы хотите, чтобы я осталась?

Он сделал вид, что колеблется.

— Как бы выразиться, чтобы вас не обидеть… Я бы хотел… испытать вас. Нет, мадемуазель, не обвиняйте меня в предвзятом отношении к вашему полу. Я готов верить, что на свете существуют выдающиеся женщины. То, что вы сказали о вашем понимании живописи и любви к картинам, произвело на меня глубокое впечатление. Заключение об ущербе, нанесенном картинам, и смета реставрационных работ тоже заинтересовали меня. Они написаны умно и ясно.

Я боялась, что мои глаза загорятся надеждой и выдадут волнение. Если он поймет, как мне важно получить это место, травля будет продолжена.

Видимо, мне не удалось скрыть свои чувства. Он сказал:

— Я хотел предложить… но если вы решили, что вам лучше уехать сегодня или завтра…

— Я проделала долгий путь и, естественно, предпочла бы остаться на работу — при условии, что смогу работать в нормальной обстановке. Что вы хотели предложить?

— Отреставрируйте одну из картин. Если результаты будут удовлетворительными, я доверю вам остальные.

Я не сомневалась в своих силах, а потому моему ликованию не было предела. Итак, не будет ни позорного возвращения в Лондон, ни тети Джейн! Я была на седьмом небе от счастья. Разумеется, я выдержу испытание, а значит, надолго останусь в замке. Я буду изучать его сокровища, дружить с Бастидами и смогу удовлетворить любопытство, вызванное его обитателями.

Да, я любопытна. Об этом мне сказал отец, и с тех пор я не перестаю сожалеть о своем пороке, но ничего не могу с ним поделать. Как не интересоваться тем, что скрыто за маской, которой люди обращены к миру. Срывать эти маски — все равно что снимать налет плесени со старого полотна. В этом отношении граф был настоящей живой картиной.

— Похоже мое предложение вас заинтересовало.

Я снова выдала свои чувства. А ведь гордилась тем, что никогда этого не делаю! Хотя, может быть, все дело в его проницательности.

— Это было бы справедливо, — сказала я.

— Значит, принято? — Он протянул мне руку. — По рукам! Кажется, это древний английский обычай. Вы были очень любезны, разговаривая со мной по-французски. Давайте скрепим договор по-английски.

Когда его темные глаза встретились с моими, мне стало неуютно. Я почувствовала себя наивной, несмышленой девчонкой. Уверена, именно этого он и добивался. Я поспешно отдернула руку, попытавшись скрыть смущение.

— Какую картину вы дадите для… экзамена? — спросила я.

— Не знаю, может быть ту, которую вы разглядывали, когда я вошел?

— Прекрасно. Она больше других нуждается в реставрации.

Мы подошли к портрету.

— С картиной дурно обращались, — сказала я, почувствовав твердую почву под ногами. — Картина нестарая, ей не больше ста пятидесяти лет, но тем не менее…

— Это одна моя прародительница.

— Жаль, что с ней так обошлись.

— Очень жаль. Но во Франции были времена, когда таких, как она, подвергали куда более суровому обращению.

— Можно подумать, что картину держали под открытым небом. Потускнело даже платье, хотя ализарин — очень стойкая краска. При таком освещении трудно различить, какого цвета ожерелье у этой дамы. Видите, как потемнели камни? Впрочем, браслет и серьги тоже.