Король Яяти - [36]

Деваяни не верила этому. Возможно, ей казалось, что любят только женщины, мужчине же доступна одна лишь страсть. Моя августейшая супруга, наделенная совершенной красотой, любила собственное совершенство, как богу поклонялась ему, как храмовое изваяние убирала себя — а я здесь был ни при чем. Деваяни жила только собой и только для себя.

Шармишта рассказала мне, что Деваяни искуснейшая танцовщица, и мне, конечно, захотелось увидеть ее в танце. Однако Деваяни небрежно осадила меня:

— При дворе полно танцовщиц.

Живя в отцовском ашраме, она радовалась всякой возможности показать свое искусство. Но теперь Деваяни была королевой, и ей казалось, что, танцуя, она роняет свое достоинство.

Деваяни очень любила говорить о себе. Или о могуществе святого Шукры. Она иной раз проявляла ревность, но только потому, что желала полностью подчинить меня себе.

С тех пор как я неудачно пошутил по поводу бетеля, который Шармишта готовила лучше, Деваяни старалась убрать Шармишту с моих глаз.

Я хранил в шкатулке отливающий золотом локон Алаки. Деваяни увидела у меня шкатулку, пожелала узнать, что в ней, и, открыв крышку, ледяным голосом спросила:

— И где же теперь эта твоя девица?

— Она была моей названой сестрой, Деваяни!

— Но если ее больше нет, зачем здесь этот локон?

— На память…

— Если я завтра умру, тебе потребуется прядь моих волос, чтобы вспомнить обо мне? А без этого что, забудешь?

Деваяни хотела выбросить золотую прядку.

Мне стоило великого труда удержать ее.

Меня постоянно терзает моя неспособность изложить словами то, что я хочу сказать. Я все время сбиваюсь, все время уклоняюсь от главного. Неужели разум не в силах заставить сердце раскрыться до самого донышка. Как хитро утаивает сердце свои секреты. Сколько потайных дверок в человеческом сердце? Стыд, привычки, обычаи, приличия — я должен все отбросить в рассказе о первом годе нашей с Деваяни супружеской жизни. Увы.

Немыслимо трудно!

Только в одном уверен я: я знаю, что терзался собственным несовершенством. Я жаждал испытать всю полноту жизни, а несовершенство и тела моего, и духа мешало мне.

Деваяни дарила мне телесное блаженство, но не бывала она щедрой в своих дарах. С самого начала в ней не было избытка жизни, который изливался бы в меня. Потом настало время, когда Деваяни совсем охладела ко мне. Когда я входил в опочивальню, нередко Деваяни притворялась, будто спит. Я тихонько приближался к ней и осторожно будил поцелуем. Не жар встречали мои губы, но прохладу. Когда-то в походе я поцеловал каменное изваяние богини, Деваяни напоминала его. От этих поцелуев молния не пробегала в моей крови. Я оставался одиноким, несовершенным, незавершенным, лишенным полноты жизни, к которой я так рвался, мучимый незаконченностью бытия. Слепец, поднявший к солнцу голову. Даже когда наши тела соединял единый ритм, наши души не соприкасались.

Мукулика научила меня тому, что любовь может быть естественным укрытием от страха и тоски. Любовь Мукулики была лесной тропинкой — потаенной, неведомо куда ведущей, едва протоптанной в колючем кустарнике.

Любовь Деваяни была совсем другой — ни тайны, ни терниев, ни вины. Супружеское счастье, благословенное и богом и людьми. Эта любовь была как королевская дорога — устланная цветочным ковром, прямая и широкая.

Но я-то брел по ней, как одинокий странник.

Я ждал, что любовь распустится цветком и напоит жизнь нежным благоуханием.

Такой любви я не познал с Деваяни.

Была ли между нами душевная близость? Или хоть понимание? Нет.

Если б нашлось для Яяти место в сердце Деваяни, то, может быть, и жизнь моя пошла бы по-другому. Может быть, опять пустые выдумки. Кто знает, что может, чего не может быть? А правда в том, что супружество с Деваяни, прекраснейшей из женщин, не дало мне удовлетворения. И это — единственная правда.

Что такое голод по любви? Это просто голод: как хочется есть в полдень, или спать ночью, или пить. Голод по любви телесной знаком всякому подростку. Я говорю не об этом. О голоде души, которой недостает любви… Столько раз Деваяни лежала в моих объятиях, а я умирал от нестерпимого одиночества. Мне чудилось, что я на необитаемом острове, где никакая жизнь даже следа не оставила на песчаной почве…

Довольно быстро я понял, что обречен на одиночество, но я не мог, просто не мог вынести его. Я нуждался в друге, в поверенном, в товарище, с кем я мог бы поговорить, облегчить душу, пошутить, наконец. Я мечтал о возлюбленной, которая не вздрогнула бы даже от укуса скорпиона, только бы не потревожить мой сон. Я мечтал о друге, который понял бы мои золотые сны и не осудил бы меня за то, что я их недостоин. Я мечтал о товарище, который внушил бы мне уверенность в том, что, окажись мы вдвоем на необитаемом острове, мы все разделим пополам — и жизнь и смерть.

Однажды я сказал Деваяни, что есть у меня желание, которое едва ли выполнимо в этой жизни.

— Какое из желаний короля Хастинапуры может остаться неисполненным? — усмехнулась Деваяни.

— Желание быть бедным.

— Ты хочешь быть бедным?

— Я думаю иной раз о могущественном противнике, который вторгнется в пределы Хастинапуры… В битве разгромлены мои войска, но нам с тобой переодетыми удается бежать. Никем не узнанные, поселились мы вдвоем в горах. Я хожу на охоту, а ты готовишь простую пищу из того, что я добуду. Ночью ты прижимаешься ко мне, услышав шорох в кустах, — а вдруг это змея? А если светлячок закружится над нами и бросит трепетный свет на наши лица, ты зальешься краской, потому что будешь знать — это богиня леса хочет видеть, как мы друг друга любим.