Король-Уголь - [15]

14

В большинстве случаев жертвы этой системы были запуганы и говорили о своих обидах только шепотом, но вскоре Хал нашел одно место, где люди не молчали, где их возмущение пересиливало страх. Это место было, так сказать, солнечным сплетением всего шахтного организма, центром его нервной деятельности; прибегнув к новому сравнению, скажем: это было судилище, где шахтер выслушивал свой приговор — его могли приговорить либо к благополучию, либо к нужде и голоду.

Речь идет о весовой, где принимался и записывался уголь, поступающий из шахт. Каждый углекоп, поднявшись наверх, прежде всего шел туда. Там висела доска, и рабочий мог под своим номером найти запись всего количества угля, который он в этот день выдал на-гора. И каждый рабочий, даже самый невежественный, знал достаточно по-английски, чтобы прочесть эти колонки цифр.

Постепенно Хал понял, что основная драма разыгрывается именно здесь. Посмотрит человек на доску, внезапно поникнет и, ни слова не говоря, ни на кого не глядя, пойдет прочь, еле волоча ноги. И так большинство. А другие пробормочут что-нибудь себе под нос или поговорят так же тихо между собой (словно это не одно и то же?) на своем тарабарском наречии. Но все-таки один из пятерых обычно умел говорить по-английски, и не бывало такого вечера, чтобы кто-нибудь из них не разражался гневом, грозя кулаком небесам или весовщику — разумеется, за его спиной. Иногда такой человек собирал вокруг себя кучку недовольных, но надо заметить, что начальник охраны обычно находился в этот час поблизости.

При таких, обстоятельствах Хал впервые обратил внимание на Майка Сикориа, седого словака, который проработал на здешних шахтах двадцать лет. Вся горечь обид за два десятилетия прорвалась у старого Майка, когда он громко прочитал свои цифры на доске:

— Тысяча девятьсот, две двести, две четыреста, две тысячи! И только всего, мистер? Вы хотите, чтобы я этому поверил?

«— Ваша выработка, — холодно ответил весовщик.

— Клянусь, мистер, ваши весы врут! Взгляните на вагонетки — они же огромные! Смерьте, мистер, вот эту: семь футов в длину, три с половиной в глубину, четыре в ширину. И вы мне рассказываете, что такая весит только две тонны?

— Значит, вы недогружаете, — сказал весовщик.

— Кто? Я недогружаю? — эхом повторил старик, и голос его внезапно стал жалобным, словно это наглое обвинение скорее обидело, чем рассердило его. — Вы знаете, сколько лет я работаю? Как же это я вдруг не умею грузить! Когда я гружу вагонетку, я гружу, как шахтер, а не как япошка, который не знает толку в угле. Я сыплю уголь и прессую его, как копну сена. Я гружу равномерно, вот так, — и старик подкреплял свои слова жестами. — Вот взгляните: сверху тонна и внизу — полторы, а вы говорите, всего две!

— Так весы показывают, — не сдавался весовщик.

— Но ваши весы врут, мистер! Поверьте, я всегда вырабатывал норму. Я грузил по четыре с половиной, четыре шестьсот в эти вагонетки. Вот мой подручный, вы у него спросите — так это или не так. Ну, скажи ты, Бо?

— М-м-м, — промычал Бо.

Это был негр, но сейчас его невозможно было отличить от других: белые были такие же, как негры, из-за плотного слоя угольной пыли, покрывавшего их лица.

— Я перестал зарабатывать! — воскликнул старый словак дрожащим голосом, и в его выцветших глазах появилась мольба. — Сколько, вы думаете, я получаю? По пятьдесят центов вот уже пятнадцать дней! Я плачу за стол и квартиру, а получаю, чтоб мне с этого места не сойти, ей-богу, пятьдесят центов в день! Рубишь, рубишь уголь, а до нормы все не хватает. Весы у вас неверные, вот что!

— Пошел вон! — сказал весовщик, отходя в сторону.

— Мистер, разве это жизнь? — кричал старик, следуя за ним и вкладывая всю душу в свои слова. — Работаешь как каторжный, а получаешь шиш! Ведь порох мы покупаем сами, каждый день на пятьдесят центов, шутка ли сказать! Ты хоть весь пласт выломай — все равно тебе платят шиш. Что пустая порода, что уголь — все равно шиш! Очисткой займешься — и тут тебе шиш! Черт побери, бедняк трудится как вол, из него последние силы тянут, всю кровь высасывают! Вы заморите здесь меня… Мне же надо что-то есть, надо или нет?

Тут весовщик круто повернулся к нему и заорал:

— Вон отсюда к чертовой матери! Не нравится, бери расчет и убирайся! Заткнись, или я тебе сейчас покажу!

Старик струсил и замолчал. Несколько секунд он неподвижно стоял, нервно кусая губы под жесткой щетиной усов; потом весь как-то сжался, попятился и исчез вместе со своим подручным-негром.

15

Старый Майк жил и столовался у Ремницкого. После ужина Хал разыскал его. Майка легко было вызвать на разговор, и он оказался интересным собеседником. В его рассказах перед Халом словно раскрывался мир по крайней мере двадцати шахт. У старика был неукротимый характер, поэтому он нигде не заживался, но, по его словам, на всех шахтах одно и то же: вечные фокусы — лишь бы надуть шахтера и недоплатить ему.

Хал узнал, что забойщик по существу является чем-то вроде мелкого предпринимателя, который берет подряд на определенную работу, принимая на себя все издержки и не зная, что его ждет: прибыль или убытки. Выемочный участок назначает ему управляющий, а забойщик берется добыть оттуда уголь, причем за каждую тонну чистого угля он должен получить по пятьдесят пять центов. Кое-где случается хорошо заработать, а в других местах трудишься много недель и даже не можешь расплатиться в лавке.