Король шпионских войн. Виктор Луи — специальный агент Кремля - [113]

Попытка купить редкий старинный Buick и засластить им горькую память о «Четыре с четвертью» не увенчалась успехом. «Это было последнее увлечение Виктора, — говорит Новиков. — Buick 30-го года был привезён из Америки строителем Горьковского автозавода. Он так его полюбил, что боялся выезжать на улицу, и до 80-х годов автомобиль так и простоял в гараже в хорошем состоянии. Луи не проявил достаточной энергии, и Buick у него увели из-под носа. Потом он долго пытался его выкупить у нового владельца, уже не за тридцать тысяч рублей, а за пятьдесят, но не успел».

Так что же всё-таки это было? Что спровоцировало пожар?

Позднее, успокоившись, Виктор изложит верному Михмиху следующую версию: в поджоге он подозревает кого-то из гостей, которые в тот день приезжали к нему на ланч. Один из них мог, ритуально осматривая гараж, оставить там зажигательную ручку или иной неприметный джеймс-бондовский «гаджет», который и сделал своё дело.

Но — кто?

Он, может быть, и знал, но никому не сказал. Часть друзей Луи не верит в теорию заговора. Другая часть — в диверсии даже не сомневается. Римма Шахмагонова намекает, что спалить гараж из мести могли не диссиденты «вообще», а кто-то из экстремистски настроенных жертв его пиар-войн. Её дочь Екатерина, дружившая с сыновьями Луи, скорее склонна видеть в этом не политический теракт, а «месть черни буржуям». «Когда он проезжал по территории на очередной своей иномарке, — вспоминает она, — многие местные «баковские» зеленели от злобы и зависти. Этим должно было кончиться». Марина Голынская её поддерживает: «Писательские дети, они всё это слышали: что противный, что «стукач». Откуда, мол, деньги такие?

Это всё рождало агрессивную зависть. Поджогов там, в Переделкине, было предостаточно».

Так судьба Bentley мистическим образом связала два пожара: на даче художника, от которого машину унаследовал Луи, и на даче самого Луи.

Он хорохорился, убеждал всех, что пожар в гараже — вещь проходная, но это была фальшпанель: Луи медленно сдавал. Как тает филигранная ледяная скульптура при первых лучах тепла, так и твердыня этого человека словно растворялась, чёткие грани — оплывали. С фотографий 1986 года на нас смотрит не былой щёголь, а какой-то окуклившийся в своём плаще человек с усталым, слегка одутловатым лицом.

«У него была ещё и душевная обида, — говорит Римма Шахмагонова. — Потому что он был уверен, что это поджог. Ну за что? За что? Кто так мог обозлиться, что взял да и спалил гараж с машинами? Он сидел растерянный, обескураженный от этой обиды. Ну ненавидишь человека — убей его, в конце концов. Но спалить любимые машины…».

Виктор Горохов был участником одной мизансцены лета того же года, когда Луи попросил поехать с ним на кладбище к маме и бабушке. Идя по аллее, что сразу за монументальной постройкой колумбария, он бросил вроде бы хохмаческую, но полную обречённости фразу: «Иду вдоль могил, а как будто вдоль столиков в «Национале» и раскланиваюсь…».

Как же они жгли в этом «Национале»! Виктора Луи, среди прочих тусовщиков эпохи, позднее вспомнит даже достигший занебесных высот Андрей Кончаловский. А каким шиком на грани фола считалось занять столик у окна, заказать жюльены, фирменный судак «Орли», как парижский аэропорт, сто пятьдесят коньяка, правда армянского, к которому Луи почти не прикасался, кофе, а потом отпускать рисковые шуточки, кивая головой на окно. А за окном — Кремль…

На кладбище между друзьями имел место такой диалог:

— Нелегко приходить на свою могилу, — сказал задумчиво Луи.

— Вить, да ты что?! — искренне не понял Горохов.

— Да всё о-кей. Я уже отдал распоряжения. Вы меня похороните здесь, рядом с мамой.

Помолчав немного, повторил то, что часто повторял:

— Вить, я очень боялся умереть за колючей проволокой, меня мутило от одной только мысли быть сваленным под номером, как полено, в общую могилу. Так что здесь лежать — одно удовольствие.

На рубеже 86–87 годов стало ясно, к чему был весь этот декаданс.

Луи снова испрашивает визу в Америку. Несмотря на разгромный доклад Госдепа — вот удивительный американский менталитет! — визу ему выдают: в графе «Цель визита» Луи указывает «лечение». Под перестройку американцы махнули руками уже на всё.

На этот раз Виктору было не до авантюр: он правда прибыл на обследование. Он уже давно подозревал, что с печенью что-то не то. Что-то серьёзнее, чем спина, которую лечил в Израиле, чем нога, которая не вылечивалась больше, чем было возможно. Апатия, дурное самочувствие, странные ощущения, да ещё и возникшее не пойми откуда похожее на икоту подкашливание: друзья говорили, что это может быть плохим признаком.

Обследование подтвердило худшие догадки: онкология.

— Что делать? — спросил он у знакомого доктора.

— Ничего, — ответил тот после паузы.

Ничего…

На его месте другой бы запаниковал, потом впал в депрессию обречённости, умер бы ментально раньше физической смерти. Другой бы отнёсся к смерти философски, как дзэн-буддист: прожил интересную жизнь, заработал денег не на одно поколение вперёд, пора и честь знать…

Но для Луи всё это были «неправильные» ответы. В том, что что-то делать было надо, сомнений не было, но — что? Можно как-нибудь продлить жизнь? Выторговать? На что-нибудь обменять? Купить?