Король медвежатников - [20]

— Вот как? — делано удивился Савелий, подыгрывая незнакомцу. Он еще не определился, как следует себя вести. Но все-таки приятно было ощущать в правом кармане пиджака тяжесть «браунинга».

Неторопливо они двигались вдоль галереи, перекладины которой оплетали многочисленные кусты роз.

— Особенно это касается роз. Вы заметили, что розы полны страсти, даже самые целомудренные из них. Что поделаешь, они всего лишь дети своего города и напоминают Париж. Хризантема выражает глубокую печаль. Омела — вечное обновление. Поэтому ее дарят на Рождество. А вот ландыш — это символ нежности и безмолвного излияния. Фиалка — знак скромности и обаяния. Но если вы хотите сказать даме сердца о своих жгучих чувствах, то в этом случае ей лучше преподнести гвоздику. Это, молодой человек, целая наука! Вот так-то. А что касается розы… то она — царица из цариц. Трудно отыскать народ, который не поклонялся бы ей. Давайте присядем, у меня к вам имеется очень серьезный разговор.

— Я тороплюсь…

— О, нет, — взмахнул руками незнакомец. — Я не задержу вас надолго. Давайте устроимся вот на этой скамье. Здесь особенно уютно.

— Ну, если ненадолго, — пожал плечами Савелий.

Сели почти одновременно. Аромат от роз был сладко пряным, пьянил.

— Итак, что вы мне хотели сообщить?

— Можно мне быть с вами откровенным? — серьезно спросил незнакомец.

Савелий усмехнулся:

— Разумеется.

— Тогда хочу представиться… Тимофей Степанович Барановский. Фабрикант. И очень состоятельный человек. Но дело не в этом. Я бы хотел, чтобы вы украли для меня одну картину…

В груди у Родионова похолодело:

— Это шутка?

— Один из главных моих недостатков заключается в том, что я совсем не умею шутить. Только, пожалуйста, не надо притворяться, я знаю о вас очень много. Эта информация стоила мне очень дорого. Но я не собираюсь об этом распространяться. Ну, разумеется, если вы, конечно, не откажете в моей скромной просьбе.

Савелий натянуто улыбнулся и негромко произнес:

— Что-то везет мне в последнее время на шантажистов.

— Что вы сказали?

— Я говорю, если вы такой состоятельный человек, так почему бы вам просто не купить эту картину. Разве я не прав?

— Хм… Сразу видно, что вы никогда не сталкивались с подобными вещами. Деньги у меня действительно есть, но все дело в том, что эта картина не продается… ни за какие деньги!

Вокруг во множестве летали шмели и пчелы. Их басовитое гудение раздражало Савелия, казалось, что они только тем и заняты, что выискивают подходящее местечко для того, чтобы юркнуть за шиворот.

— Понятно… И у кого же вы предлагаете мне выкрасть картину?

Барановский сделал паузу, а потом произнес:

— Из замка графа д\'Артуа.

Савелий невольно расхохотался:

— Вы шутите! Этот замок охраняют куда крепче, чем любой банк. Там сигнализация, охрана, огромный штат прислуги…

— Все это действительно так, но картину невозможно украсть только на первый взгляд, — мягко успокоил Барановский. — Граф очень тщеславен и честолюбив, любит показывать полотна своим многочисленным гостям. Разумеется, не все его картины шедевры, среди них есть и откровенные подделки. Словом, в замок можно проникнуть под вполне благовидным предлогом.

Савелий вновь усмехнулся:

— И как я, по-вашему, буду красть эту картину? Возьму ее под мышку и уйду? Так, что ли?

Барановский неопределенно пожал плечами:

— Дело ваше. Напрягите фантазию. Насколько мне известно, отсутствием фантазии вы не страдаете. Кстати, вы случайно не слышали такую фамилию — Винченцо Перуджи?

— Это случайно не тот итальянец, что украл из Лувра «Джоконду»? — спросил Родионов.

— Похвально, что вы осведомлены об этом. Он самый. В свое время эта история наделала немало шума. И знаете, что он ответил, когда у него спросили, как ему удалось украсть величайшую картину всех времен и народов из одного из самых охраняемых музеев мира?

— Просветите.

— Он ответил, что просто снял ее со стены. Возможно, вам придется проделать то же самое.

— Я знаю, что в то время, когда он ее снимал со стены, в Лувре шел ремонт.

— Хм, верно. Вы знакомы даже с деталями. Следовательно, вам нужно будет придумать нечто подобное.

— Я хочу знать, что за картину мне предстоит выкрасть?

— Андреа Мантенья, «Святой Лука».

— Вы можете хотя бы сказать, где она висит?

— На первом этаже, в холле. Она небольшая, всего лишь около метра в длину. Ее можно вырезать из рамы ножом. Само полотно прикреплено марлей к раме. — Барановский неожиданно поднялся. — Давайте поговорим пообстоятельнее на эту тему, скажем, послезавтра. Встретимся здесь в это же самое время. Розарий — чудеснейшее место в Париже, а какой здесь запах!

И, не оглядываясь, направился к выходу, приостанавливаясь у гроздей роз, причудливо свешивающихся вниз.

Савелий, держась на расстоянии, направился следом. У выхода его поджидал Мамай.

— Видишь того мужчину в темном костюме и с белой тростью? — Вижу.

— Постарайся проследить за тем, куда он направляется. Мне нужно знать о нем как можно больше, — приказал Савелий. — Встретимся здесь же часа через полтора.

— Хорошо, хозяин, — ответил Мамай и направился за Барановским.

Побродив по саду и около замка, Савелий не заметил, как пролетело время. Мамай уже вернулся и терпеливо поджидал его. Париж действовал на него благотворно, он уже не походил на дикого разбойника, каким выглядел всего лишь год назад. Теперь он напоминал богатого бездельника, решившего помечтать в одиночестве.