Король-крестоносец - [23]

– Слова достойнейшего из нас всегда имеют значение, – учтиво ответил ему Раймунд. – Но времена воистину изменились, благородный рыцарь, и не считаться с этим опасно. Деды наши прибывали сюда из родного края, защищенного морем. Им нечего было терять, кроме жизни, отданной Богу. И ныне, кто приезжает оттуда хоть в паломничество, хоть на битву, одним только рискует: жизнью. Либо погибнуть, заслужив вечное спасение, либо воротиться домой, покрытым славою, – такова цель всякого крестоносца. Вы нас укоряете, что мы об этом забыли. Но ведь нам приходится здесь оставаться навсегда. Мы отвечаем за Гроб Господень, мы его стража. Погибнуть зачастую бывает легче, чем жить, но нам приходится выбирать труднейшее. Мы не только за себя отвечаем, но за все королевство, за возведенные тут дома Божии, хранимые нами от поругания, за жизнь христианскую, что расцвела у нас богатым цветом, за людей, явившихся к нам издалека с надеждой, что мы их от опасности защитим. Вот в чем наше различие с дедами, и различие это огромно!

– Стар я и новых времен не пойму, – упрямо повторил де Торон.

– Вернее сказать, не хотите понять, благородный рыцарь, не хотите! Ныне одним мечом да верой уже не управишься. Военные походы короля Людовика VII, императора Конрада III и других властителей королевству принесли больше вреда, чем пользы, ибо они, подобно вам, тоже не хотели понять.

– Клянусь святыми патронами Фландрии! – обиделся принц Филипп. – Вы то и дело клянчите у нас помощь, святой престол постоянно понуждает всех к походам в Святую землю, и вот какая нас ждет за это благодарность!

– Помощь ваша желательна и даже необходима, но прибывающие сюда войска должны подчиняться нам, доверившись нашему опыту. Драться только с теми, на кого мы укажем, а союзников наших оставить в покое.

– Всех неверных должно почитать врагами, – упорствовал Филипп.

– Так было когда-то, но не теперь. Почему вы никак не желаете поверить нашему опыту? Сто лет назад мусульмане владели Святым Гробом, ходили под стены Византии, грозились погубить Европу. Ныне мы отогнали их очень далеко. Латинский Моав [7] сделался пятерней, сдавившей шею мусульманского мира и разделяющей Дамаск и Египет. Паломники мусульманские, идущие в Мекку из Индии, Марокко, Туркестана и Андалузии, вынуждены проходить мимо наших пограничных крепостей, расположенных в Идумее [8] и Моаве. Мы стали хозяевами дорог ислама. И кабы нам оказано было немного разумной помощи – повторяю: разумной! – мы превратились бы в силу, не уступающую Саладину!

– Все, чем вы сейчас похваляетесь, добыто нашими дедами! Крестоносцами!

– О, нет! Все, чем я сейчас похваляюсь, добыто мудрой политикой Балдуина I. Без него крестоносцам не удалось бы удержать Иерусалим. Однако говорить ныне об этом – только время терять. Благородным баронам кажется, будто любое дело можно решить мечом… Но чтобы замахиваться на Саладина, одного меча маловато, надобно еще и мозги поднатужить. Восемь лет я пробыл у мусульман в неволе. Приглядывался к ним, изучал. На их стороне военный опыт, умение предвидеть, а главное, на их стороне – единство…

– Я у них шестнадцать лет пробыл! – выкрикнул де Шатильон. – И ничего там такого не заметил, хоть я, слава Богу, не глупее других. Недоумки мерзкие, пропахшие мускусом и козлом! Куда им с нами равняться! Да тут и дивиться нечему: откуда им набраться ума, ежели вся мудрость мира только от Святого Духа исходит!

Князь Триполи посмотрел на говорившего, и на лице его появилось странное выражение.

– Действительно, – признал он, – вы там провели шестнадцать лет… И неужто ничего интересного не заметили и ничего нового не узнали?

– Ничего! – горделиво заверил барон. – Потому как мне это без надобности. Верую я в Господа нашего Иисуса Христа и в свой добрый меч, а кто скажет, что рыцарю сего мало, тот понапрасну мудрствует!

– Что ж, позавидовать можно такой беззаботности. Я хоть и пробыл там меньше вас, а увидел…

– Много видит тот, у кого глаза велики от страха.

От гнева Раймунд побледнел как полотно, шее у него вздулись синие жилы, спокойствия его как не бывало. Сразу став похожим на неистового своего деда Раймунда Тулузского, князь, словно изготовившись к атаке, подался вперед и свистящим голосом вопросил:

– Вы смеете намекать, что я трус?

Вопрошаемый не успел блеснуть достойным ответом, ибо молчавший до сих пор король изо всей силы грохнул об пол позолоченным посохом.

– Никаких свар! – произнес он бесстрастно и повелительно одновременно. – Свой спор вы уладите после и в другом месте. Князя Трипольского прошу продолжать и не забывать о том, что он замещает меня и стоит выше оскорблений, по недомыслию бросаемых ему.

Ренальд де Шатильон все так же вызывающе смотрел на возбужденного и тяжело дышащего Раймунда III, но князь сумел-таки совладать с собой и продолжил речь:

– Не знаю, что уж там такое непонятное случилось с моими глазами, но видели они предовольно. Видели, как росла военная мощь Айюбида, бывшего некогда простым военачальником, видели, как обветшалая держава бессильных халифов сама далась в руки победителю, а он сумел власть не только захватить и удержать, но и упрочить. Вот у кого стоило бы поучиться! Веками незначительные различия в вере разделяли халифов багдадских и халифов египетских. Черный цвет Багдада и белый – сынов Египта… Ныне же этих различий не существует, над магометанами взвилось общее для всех знамя Пророка, победило единство. Ныне «джихад», священная война сарацин, может быть объявлена только нам. Иного врага у них нет.