Король долины - [9]

— Перчатки у тебя есть, Клей?

— Нет.

Лестер обошел хижину и вошел через переднюю дверь, а Клейтон, последовав за ним, остановился у крыльца и подождал, пока он вернулся. Лестер протянул ему пару подбитых мехом перчаток. Они оказались ему по размеру.

— Это перчатки Тома, — сказал Лестер.

И носки, которые сейчас были на нем, тоже принадлежали Тому, чуть тесноватые для него носки, и серый шерстяной свитер под курткой. Чепсы и шпоры были его собственные, он вытащил их из потертого армейского байкового мешка, который лежал в кладовке под кучей овечьих шкур. Когда они сели на лошадей, там же, у сарая, из хижины к ним вышли женщины. Молодая куталась в шаль, но Мэри-Ли была в одном платье, как будто совсем не чувствовала холода.

— Не уезжай, — сказала она Лестеру, и голос ее прозвучал как-то ломко. Единственный звук в тишине долины, кроме скрипа седельной кожи и чавканья тающего снега под копытами лошадей.

— Я буду ездить, сколько понадобится, пока не найду его.

— Он мертвый.

— Тогда я привезу сюда его тело. Пусть уж хоть один из моих сыновей будет похоронен здесь. — Голос у него опять стал нервным. Он звучал тоном выше, чем обычно, и чалый ударил копытом в снег.

Она продолжала смотреть на него холодно, только вяло покачала головой из стороны в сторону. Воздух был морозный, щеки у Джоузи и у обоих мужчин порозовели, но ее лицо оставалось бесцветным, а глаза стали еще желтее, чем всегда, как будто желчь проникла ей в кровь и затопила ее всю. Она печально кивнула Лестеру и повернулась к Клейтону.

— Я проклинаю тебя… что ты вернулся… Ты и Гэвин, твой отец, — это от вас все горе. К чему вы прикоснетесь, то гибнет — будь ты проклят навеки, Клейтон!

Кобыла Клейтона фыркнула. Он поерзал, плотнее усаживаясь в седле, но лицо его побледнело. Он скрипнул зубами. Ему хотелось сказать что-нибудь, как-то переубедить ее, но она отвернулась, отошла туда, где стояла Джоузи, опираясь на изгородь кораля, и остановилась за ней. Так она стояла, не шелохнувшись, только глядела невидящим взглядом в яркое светло-голубое зимнее небо. Кобыла тихо заржала и потерлась о бок чалого. Лестер посмотрел на Клейтона. Он тоже побледнел, глаза стали грустными и виноватыми. Он ничего не сказал, лишь покачал головой и пожал плечами.

— Скажи ей, Лес, — проговорил Клейтон напряженным, натянутым голосом, — что ты просил меня поехать с тобой. Скажи ей, что это ради тебя я согласился ехать.

— Я просил его, — Лестер прокричал это пронзительным, скрипучим голосом; от крика кобыла снова заржала так, что почти заглушила его. — Да, я просил его, Мэри-Ли! Слышишь?!

Слышала она или нет, но виду не подала; резко, всем телом повернулась и побрела к хижине. Молодая женщина кивнула им головой и отправилась за ней. У двери она остановилась и прикрыла плечо бледной рукой. Вот так они стояли там, две женщины, повернувшись спиной, пока мужчины развернули лошадей и молча уехали напрямик через пастбище по рыхлому снегу. Долина как будто засосала их в свою глубину. Когда женщины, наконец, обернулись, чтобы проводить их покрасневшими глазами, верховые были уже только маленькими черными точками посреди широкого простора, одинокими, все уменьшающимися пятнышками, ползущими туда, где встречались бедра теснящих долину гор, к месту, которое называлось Проход у Красной Горы.

Они ехали, не останавливаясь, весь день, и к вечеру добрались до подножия Прохода, до самой реки. Снег таял, и вода в реке начала подниматься; там, куда доходила вода, долина становилась глубокой и черной. Земля была мягкая, черная, лишь слегка подернутая инеем. По обе стороны петляющего речного русла раскинулись ранчо; там, где снег сошел, пасся скот, тупо опустив головы к земле. Коровы настораживали уши, когда лошади пробегали рысью мимо и копыта прорезали подмерзший дерн. Пробившись через долину, река сворачивала к западу длинной излучиной.

За рекой раскинулось царство тишины. Места здесь были голые, бесплодные, земля сухая. Ни один дымок из печной трубы не поднимался в предвечернее небо. Это была суровая, открытая местность, поросшая сплетением можжевельника, кактусов и, изредка, мескита. Птицы проплывали над головой беззвучно, как хлопья снега, а потом сворачивали туда, где скот щипал едва пробивающуюся траву. Копыта лошадей расплескивали лужицы холодной воды, а там, где под водой был камень, цокали — и стылый воздух отзывался эхом. Какое-то время за ними летел орел, а потом свернул на восток, к горам. Горы все время надвигались на них с двух сторон, все теснее сжимая тиски, так что, когда земля начала подниматься, они оказались в клещах. Теперь нельзя было ни уклониться, ни сбиться в сторону, им оставался только один путь — туда, где смыкались бедра долины. Орел улетел — теперь ястреб плавал над вершинами сосен; потом он сорвался, спланировал вдоль склона и пролетел у них над головами в сторону западных пастбищ. В лесу залаяла дикая собака, и ястреб развернулся в ту сторону, надеясь на поживу. Где-то в чаще ухнула сова.

Они настойчиво поднимались в гору, Клейтон — впереди. К сумеркам они миновали темный коридор сосен и были уже недалеко от перевала. Снег здесь лежал толстым слоем на земле и свисал тяжелыми пластами с ветвей деревьев. Небо затянулось облаками, стало серым и шершавым, и синий вечерний свет лишь кое-где пробивался сквозь случайные разрывы в сером одеяле туч. Клочья тумана путались в зарослях карликовых сосен. Стало холодно, мороз щипал пальцы сквозь мех перчаток, так что время от времени они начинали хлопать себя по бокам, чтобы согреть руки. Уши и носы покраснели. Лошади пыхтели, выдыхая клубы пара, но копыта ступали по густому снегу бесшумно. От чалого валил пар, он начал отставать, и кобыла машинально замедлила шаг.