Король-Бродяга (День дурака, час шута) - [2]

ДЕТСТВО

Я, шестилетний шалопай, мотался по коридорам замка, сбивая неторопливые пылинки, повисшие в солнечных лучах своим маленьким телом. И не знал удержу ни в чем, да мне ни в чем и не отказывали. Принц Джоселиан — звучит, как отрыжка. Конюх Фриск звал меня просто Джо, или дерьмецо, или шалопай. Он был хороший, конюх Фриск. Угощал меня яблоками и никогда не выдавал, если я сбегал из замка в лес, или если, набедокурив, прятался у него в конюшне.

В детстве я был сущим наказанием, обожал делать мелкие гадости, но мне не повезло, как некоторым детям — внешность мне досталась далеко не ангельская. Я даже завидовал тем мальчикам, у которых были золотые кудри, голубые глаза и ямочки на щеках. Им всегда все сходило с рук — стоило взрослым посмотреть на них, они сразу начинали глупо улыбаться и лепетать всякие слюнявости, вроде 'Ути-пути, наш ангелочек, до чего он симпатяшечка'…. А эти зверьки с холодными, как лед глазами (какое 'небо', опомнитесь?) растягивали губы в улыбке, позволяя взрослым трепать себя по голове, а потом бежали играть в очень увлекательную детскую игру 'поймай и убей кошку'. Я же совсем не подходил на роль ангелочка. Черные глаза, всегда с прищуром, черные же волосы (в полном беспорядке, они ложились так, как ИМ хочется), длинное лицо со слишком острым подбородком. Крестьяне, приезжавшие в замок продать овощи или мясо к королевскому столу, завидев меня, делали охранительный знак — настолько я был им странен.

И вот я мчусь по замку, шныряя под ногами у служанок; они суетятся, размахивают метлами и тряпками, натирая воском полы и снимая паутину по углам — скоро должен приехать мой отец, король. Наслушавшись вдоволь обидных высказываний по поводу моей внешности ('Его в при рождении подменили, на самом деле это кобольд') и поведения ('Ох, хоть бы он поскорее вырос и его подстрелили на охоте, житья от него нет') я выбираюсь из замка во внутренний двор. Говорили они все это, конечно, тихо и преимущественно за моей спиной, но слух у меня был как у волка, и я все слышал и понимал. Сначала расстраивался, что меня никто не любит, потом, после разговора с отцом (он часто вел со мной 'взрослые' беседы), уяснил, что любовь — это не то чувство, какое король должен вызывать у своих подданных. 'Страх и уважение, вот что', - сказал отец.

Во дворе я играл не часто. Во-первых, там могли поймать за ухо и отвести на учебу, к старенькому и подслеповатому храмовому жрецу, во-вторых, там обитали звери. Я имею в виду своих сверстников.

Дети — самые жестокие создания на свете. Они не знают, что такое жалость и милосердие. Четкая иерархия, отличная от взрослой, но все же чем-то на нее похожая: сильные и здесь притесняли слабых. Я же был среди них отщепенцем. Да, да, сын короля, принц, сам будущий король — был изгоем. Ничего в открытую, все исподволь и с гаденькой улыбочкой; жаловаться отцу мне не позволяла гордость, а к матери, даже если бы она не уезжала так часто 'поправить здоровье на запад', я бы все равно не обратился. Лишь один раз я сказал отцу, что меня бьют — получил затрещину и уверения в том, что 'уж он то в мои годы не дал бы себя в обиду', и вообще, 'набей им морды, сынок, а не бегай за защитой ко мне'. Да, отец мой, когда хотел, мог изъясняться, как лавочник самого низкого пошиба, для ясности. Я понял урок — и с этого дня просто избегал компаний сверстников.

Двор большой, ведь там должны поместиться и повозки с продуктами, и солдаты, и дети, и женщины, развешивающие белье, и само белье и еще много всякой всячины. В нем было множество укромных уголков, где я прятался — и наблюдал за тренировками стражников. Нет, у меня и в мыслях не было стать рыцарем, взять в руки меч и спасти хотя бы одну, даже пусть захудаленькую принцессу; я просто получал удовольствие от одного вида боя. Вдох, выдох, надсадное сипение, напряжение мышц и короткие возгласы, вырывающиеся из воспаленных легких; пот и кровь, унижение и победа в глазах, звон оружия о щиты и смачное чмоканье, когда меч проникает в плоть. Да, там были и смертельные случаи: раз в году желающие могли прийти в замок и попытать счастья, попробовать записаться в воины. Таких новичков обычно испытывали на прочность, и испытывали очень жестоко — иногда они уходили посрамленными, но целыми, иногда покалеченными, но живыми, а иногда и вообще не уходили. Их отвозили в город на специальной телеге, которой правил наш палач, Кхот. Его, я, кстати, боялся до одури. Маленький, щуплый, но сильный, как сто дубов, весь чуть перекошен, и глаза у него были чудные. Светло-серые, почти белые, по краю радужки идет черный ободок, а зрачок — как провал в никуда. Меня он обычно называл 'отпрыском королевской крови', и, когда лохматил мне вихры, я испытывал почти непреодолимое желание сходить в туалет. Прямо там.

Но я все о другом, о другом, ухожу в воспоминаниях совсем не туда; меня интересует тот день… тот самый день, когда я узнал, что такое смерть.

Был маленький проем между стеной, окружавшей замок, и какой-то хозяйственной постройкой; гнилые отбросы, я ходил по ним столь часто, что перестал замечать, как мои сапожки из мягкой кожи размазывают по земле кашицу из гнилых овощей и помоев… Там, за проходом, закуток — небольшое пространство, со всех сторон стены, и старая вишня. Я как раз бежал туда, предвкушая, как буду лакомиться спелыми темными ягодами, как что-то впереди привлекло мое внимание.