Коро-коро Сделано в Хиппонии - [9]

Самая дальняя стена зала была стеклянной. Полностью — от пола до потолка. А за стеклом, метрах в пятнадцати, от земли в небеса убегала скала. Замшелая скала с водопадом. Вода сбегала вниз ручейками, собиралась в новые ручейки и успокаивалась в прудике у подножья. Живая вода и мертвый камень, беззвучно сливающиеся воедино.

Впрочем, звук в этой комнате все-таки раздавался. Из невидимых динамиков в потолке. Слабыми волнами безо всякого ритма. Невидимая рука в прострации пощипывала струну какого-то очень древнего инструмента. Трррам… Ти-ри-рари-рарам… Плям-плям.

Капитан за моей спиной вдруг громко икнул.

— Пожалуйста, снимайте обувь и располагайтесь, — пригласила девица. — Сейчас начнется кремация. Если что-нибудь понадобится, нажмите кнопку на столике.

Проследив, чтобы все разулись и расселись за столиками на подушках, девица отвесила глубокий поклон, задвинула створки и пропала.

Тири-ра-рам.

Капитан снова икнул. Я налил ему зеленого чаю из термоса. Чай оказался слишком горячим — залпом не выпьешь. Наверное, следовало попросить воды, но жать на кнопку отчего-то не поднималась рука. Взгляд мой зафиксировался на скале с водопадом, и мысли понеслись непонятно куда.

— Ик!

Я представил, как в недрах неведомой печи сжигают человеческое тело. При страшной температуре — градусов в тыщу, не меньше. Чтобы вся жидкость выпарилась, и остался один только прах. Почему-то вспомнились огурец и арбуз, состоящие из воды на девяносто с лишним процентов.

Плям-пау… Тирирам.

Если все мы вышли из Океана, то куда уходим потом? Допустим, завтра на меня, не дай бог, упадет кирпич. И меня точно так же принесут в крематорий и выпарят из моего тела всю воду. Что останется от того, кем был я? Именно я, а не кто-то другой? Пожалуй, только файлы в моем компьютере. Вернее, сразу в двух компьютерах — дома и на работе. Не считая электронных писем и фотографий, разосланных по компьютерам друзей-приятелей в разных странах и городах. Но компьютерная память хранится в чипах. А это же кремний! То есть — песок. Каменный прах моих мыслей, при жизни рассеянный моими же руками по белу свету.

— Ик… скъюз ми!

Пляу-плям.

С одной стороны — так оно, конечно, экономичнее. Ну что такое человек? Тот же арбуз, только с чувствами. Хлипкий, хрупкий, недолговечный. Вечно мается какими-то болячками, вечно из него что-то течет. Это же сдохнуть легче: весь накопленный опыт человечества, хранимый в органике, может в любой момент вылететь в трубу от какого-нибудь метеорита или глобального потепления. А в том же камне это хранилось бы — ну, если не вечно, то уж всяко подольше, чем в стихии воды…

Ик! Тири-ра-рам.

Вряд ли, конечно, бедняга боцман пользовался компьютером. Во что же перейдет его душа за пятьдесят три минуты сожжения? Вот если б его схоронили — тогда он постепенно влился бы в круговорот веществ живой природы. А так?

— Уважаемых родственников и близких господина Ракхайна приглашают для прощания с прахом усопшего в ритуальную камеру номер пятнадцать, — вкрадчиво сообщили динамики в потолке.

— Ик!

Пляу-пам… Тирирам.

* * *

Без четверти семь автобус добрался до центра и подрулил к остановке «Старый город». Я вышел, прошагал еще метров тридцать — и нырнул в один из самых «гуляльных» квартальчиков Ниигаты. Каждую пятницу ближе к вечеру здесь вскипал и пенился до утра маленький вавилон. Юнцы в пролетарских шароварах и трудовых повязках на голове зазывали в кабачки на свежайшие рыбу и пиво. Патлатые студенты-израильтяне торговали с лотков бижутерией, растаманскими фенечками и поддельными «ролексами». Из-под неоновых иероглифов чуть не с каждого поворота улюлюкали электронные ритмы «патинко»[2].

— Миста-а… — вцепился мне кто-то в локоть. Я обернулся, но никого не увидел. И лишь тогда глянул вниз. Крошечная тайка в прозрачно-лиловом, маня пунцовыми губами, поглаживала мое колено и заглядывала в глаза. В нос ударило сладким парфюмом. — Любой массаж, миста-а!..

— Отвали! — Я рванул из ее объятий, протолкался через толпу рыже- и зеленоволосых японских пигалиц на слоновьих платформах, обогнул столик предсказательницы судьбы в капюшоне от средневековой ведьмы — и двери лучшей лапшевни во всей Ниигате, «Тампопо-рамэн», оказались прямо у меня перед носом. Пахло мясом, жареным тестом и чесноком.

— Ирассяй! — жизнерадостно закричала мне мама-сан.

— Ми-три-ий!.. — продублировал ее Иосич от самого дальнего столика.

На ходу поклонившись маме, я прошел к нему в угол. Иосич возлежал на диванчике у стены, пристроив пузо на широком сиденье, и задумчиво глядел в потолок. Пузо прикрывала толстая, в твердом переплете книга. На столике перед его круглой физиономией громоздилась запотевшая кружка «Асахи».

Я сел напротив, сунул под стол портфель. Студентка-официантка в холщовом переднике тут же поднесла мне стакан воды и влажную горячую салфетку на деревянной подставочке.

— Я понял, Митрий! — произнес Иосич, даже не взглянув на меня. В коротких поддернутых брюках, мячиком вздымающихся на пузе, он напомнил мне Карлсона, который пропил моторчик. — Я про себя все понял… Я — тайный мормон!

— С дуба рухнул? — Я покосился на книгу. — Чего опять начитался?