Коро-коро Сделано в Хиппонии - [63]

С каким веками отточенным профессионализмом, помню, сыграла ты на моем желании выпасть. С какой умудренной физиономией глядел я сверху на снующих, презирая мир за рабство, и по-собачьи — в собственные глаза. Я буддел на ходу, ты поймала меня, обложив меня зеркалами и отрезав путь к отступлению.

У них там, в Киото, я увидал это воочию: 999 будд — и еще один, здоровый, посередине[23]. Что это был за сброд! Я понял тогда, что ты опять настигаешь меня, протягивая мне свои ядовитые плоды.

Ты мучила меня долго. Особенно пришлось повозиться с Дао — ведь именно за идеей Незнанья у тебя оставался последний козырь; он застрял у меня в горле, ибо так походил на настоящее ВНЕ. Но потом я просто увидел эти лица последовавших за тобой: глаза многих тысяч были глазами этой бронзовой одной — и все они ЗНАЛИ, ЧТО ПРАВЫ, и твой алтарь рассыпался: я лишь смотрел, как ты корчилась в агонии, ужалив собственный хвост… Я победил тебя — ибо не дотрагивался до тебя, не осквернял твоих храмов и кланялся твоим богам вполне искренне — хотя и не за то, что сияло позолотой на твоем алтаре.

* * *

Смотрю налево, смотрю направо. Идеи взращивают, идеями вооружаются. Одни — чтобы переделать Реальность. Другие — дабы защититься и уйти от нее… Творит человек, мучается. Каким прекрасным светом изнутри сияет лик его, отрешенного от суеты. Пока длится сам процесс рождения, пока не отошли воды от новорожденной Идеи, человек любит: он бесконечно глубоко и с болью пытается дышать, вбирая в себя весь мир; он разочаровывается — искренне, радуется — полной грудью, он жив.

И вот настает миг, когда младенец издает первый самостоятельный писк. Человече в шоке: он впервые задается вопросом — «НУ И ЧТО С ЭТИМ ЧАДОМ ДЕЛАТЬ?» Оглядывается вокруг и — самое страшное — начинает творить то, что и все остальные родители: подчинять своему дитяте весь остальной мир…

Вы никогда не замечали, что младенцы сильнее всего способны очаровывать именно бездетных людей? Именно такие взрослые, помимо обалдевших от счастья родителей, могут часами сюсюкать над чужим чадом, восхищаясь «мудростью природы», выраженной в пухлости там и хрупкости здесь, забаловывая окончательно и без того опупевшее во всех смыслах дитя…

Но довольно образности. История хранит достаточно примеров того, как Идея одного вполне порядочного индивида начинает творить страшные дела, будучи вываленной на массы. Единственной виной (хоть и не малой) родителя, видимо, было потакание своей Идее даже тогда, когда она и так вышла из-под контроля. Любовь слепа, родительская — тем более. Претензия на универсальность собственного видения всегда была обречена на скепсис родителей других философий, и поэтому оружие применялось вполне смертельное, дабы выполоть только все сорняки и утвердить Исключительно Свое.

И здесь совершенно не важно, где географически зародилась та или иная Система Измерения. Самое страшное — когда наступает летящее чувство уверенности в себе. Без сомнения — и крах неизбежен.

«Боже, упаси меня от правоты. Правый человек — глух, правый человек — слеп. Правый человек — убийца».

А что же Восток?

Одной из самых великих хитростей буддизма была его кажущаяся безыдейность. «Это никакая не философия, никакая не религия. Это лишь учение о бесконечном движении и изменении жизни»…

Ну, во-первых, само понятие учения претендует на Правоту. И в этом не сомневается. В известном смысле ловко вывернулся Ричард Бах, завершив свои «Иллюзии» сакраментальным: «Может быть, все в этой книге — неправда»… А ведь конкретно по Дзэну шел. Только под конец — тесно стало, что ли?

Во-вторых, уловки подобного рода предпринимались и всякими прочими «структуралистами». Автор этих строк сам когда-то предпринимал искренние попытки убедить заезжих янки в истинности именно диалектического подхода, особенно — в его центровой позиции по отношению к прочим методам познания. На тарелке с какой-то брюквой, помню, ягодки раскладывались по краю, а в середину кольца помещался некий персик, символизировавший, соответственно, первичность Истинного Учения, очень вежливо допускающего существование всякой прочей мелкой ягодицы. Почтительны были и отстраненно взиравшие на сей натюрморт лица гостей, взращенных на вольных хлебах и на подлинном фруктовом изобилии.

И в-третьих…

После года ТАМ мысль, до того лишь исподволь стучавшая в мозжечок, вломилась внутрь, уже не спрашиваясь, притворилась концепцией — и пока весьма уютно чувствует себя эдакой калькой для наложения на действительность. Черви сомненья насквозь прогрызли и без того обветшалое:

А ПОЧЕМУ, СОБСТВЕННО, «ВОСТОК — ЗАПАД?»

Вглядимся во всеобщее — каждый из своей телеги. Запад больше не хочет оставаться Западом, Восток — Востоком. Каждому тесно в себе, все закисли в собственных крайностях.

Идея и Реальность с каждой из сторон: перевернутое тождество. Если Идея европейцев исторически долго увязала в безысходности от деспотии Мессии над затюканным, вечно судимым сверху индивидом — то уж они и постарались обеспечить себя наиболее полной к настоящему моменту, практической демократией; именно у них — более, чем у кого-либо, возможностей для декларирования: «Моя свобода размахивать кулаками кончается там, где начинается нос моего соседа». Шарахнувшись от тоталитаристских заповедей Моисея, бодлеры, ницше и прочие певцы Экзистанса всего за несколько поколений так расшатали рамки понятий о Долге одного перед миллионами, что у последних только нули врассыпную брызнули: церковь содрогнулась и отделилась от государства де-факто. «Аз ведь действительно есьмь», — вдруг проняло западного человече, с чем его и поздравим.