Корни огня - [88]

Охотник молча кивнул, хотя особого энтузиазма на его лице заметно не было.

— Тогда работаем.

Они стояли друг против друга — тринадцатилетний отрок в пурпурном плаще и золотом венце кесаря и суровый воитель, дукс Родерико, сын Пелайо, властитель Астурии. Он был старше юнца втрое, и уже то, что в непрестанных сражениях дожил до столь зрелого возраста, было достойно уважения. Даже его враги, шедшие в бой под знаком полумесяца, безоговорочно признавали храбрость и воинское искусство астурийца.

Недаром эмир Кордобы, прослышав, куда направляется его извечный противник, не только велел на время прекратить все боевые действия на границе, но и прислал отряд конных лучников сражаться против общего врага. Так же поступил и его зять, повелитель Гранады, неизменно числивший Родерико смертельным врагом.

Пипин Геристальский, как и положено майордому, держался за плечом кесаря, наблюдая встречу двух вождей. Он не сомневался, что если не сам Дагоберт, то уж военный совет баронов именно его поставит командовать объединенной армией, — не битого же Родерико, и уж тем более не мальчишку, без году неделя вступившего на мужскую стезю. Он ждал, когда, обменявшись приветствиями с приземистым астурийцем, кесарь представит собравшемуся воинству своего майордома как нового предводителя. Но в тот миг, когда он собрался уже сделать шаг из-за спины Дагоберта, тот стянул с правой руки кожаную перчатку, украшенную самоцветной пряжкой, и, как водилось, протянул ее дуксу.

— Вверяю тебе мечи и копья войска моего! Принеси победу!

Родерико, сын Пелайо, безмолвно преклонил колено, принял знак воли кесаря, поцеловал выложенный каменьями на пряжке крест и, неспешно встав, ответил:

— Я верну ее с победой или умру в бою!

Глаза Пипина расширились, дыхание в горле перехватило. Он почувствовал, как от негодования пунцовеют щеки. Он готов был прямо сейчас выхватить меч и самолично броситься на негодного мальчишку и неотесанного мужлана, сжимавшего в руке заветную перчатку — знак высочайшего поручения.

«Нет, не сейчас». Он с трудом выдохнул, стараясь придать лицу если не радостное, то хотя бы любезное выражение. Словно вскользь майордом кинул взгляд туда, где среди прочего войска, приведенного дуксом Родерико, на берберийских скакунах гарцевали смуглолицые всадники. «Придет ночь, она унесет жизни, возможно, много жизней. Но это и к лучшему — в армии должен быть лишь один командующий, и никто не смеет дышать ему в спину! Гранадцы и кордобцы — это как раз то, что нужно. Всегда можно будет заявить, что они хотели прикончить своего извечного врага Родерико, а заодно и мальчишка попал им под горячую руку… Мустафа позаботится, чтобы в нужный час тот не ушел. Наивный мавр, он и впрямь полагает, что я оставлю ему жизнь и дам золота. Мертвый, он будет говорить моими устами, а вот живой… — Пипин с любезной улыбкой приветствовал дукса. — Пусть пока упивается властью в свой последний день. Утром не будет в живых ни его, ни «предателей-сарацин», пошедших на поводу у абарского прихвостня Элигия. Разве нагрудник с каменьями, подаренный им кесарю, — не прямой знак, кому на самом деле служит этот мерзкий выскочка?»

Несколько всадников сопровождали огромную толпу мужчин и женщин, словно и не охраняли их вовсе, а просто указывали путь. Люди шли спокойно, о чем-то переговариваясь и даже смеясь не слышным с высоты драконьего полета шуткам. Страж Предвечного Барьера заложил крутой вираж, больно ударивший по ушам его пассажиров, и спрятался в ближайшем облаке. Затем, резко сбросив скорость, стал парить, маскируясь в клочковатых белых облаках, стараясь отыскать на горе удобное место для посадки. Наконец подходящая площадка была выбрана, и дракон опустился на каменистое плато, кое-где поросшее редким ельником.

— Вон там храм, — приземляясь и вновь принимая человеческий облик, показал вождь альпийского клана. — Это к нему рабов гонят. Что-то очень много сегодня… Должно быть, неспроста.

— Вы что же, всегда за ними наблюдаете? — поинтересовался Карел, переводя дух.

— Не я, сын. Он сейчас там, над ущельем. Следит за передвижениями абаров. Но все, что видел он, видел и я, и юный Дагоберт.

— Вот как? Интересно, — богемец приставил ладонь козырьком к глазам и уставился на далекое святилище. — А вот те люди, которых везут в тачках, — это кто?

— Люди, — безучастно ответил дракон. — Их всегда приводят туда, потом приводят следующих. Те, кто может катить тачку, отвозят в урочище тех, кто уже не в силах двигаться. Через какое-то время и сами они отправляются тем же путем. Вон, левее, полное урочище тел. И всегда одно и то же — черные, будто обугленные ноги.

— Бр-р! — поморщился Фрейднур, не боящийся никого из живых, но опасавшийся неупокоенных мертвецов.

Дракон сделал вид, что не заметил этой гримасы.

— Их там что, жгут? — нахмурился северянин.

— Нет. Во всяком случае, дыма я никогда не видел, — воин в золотой броне покачал головой.

— Вы никогда не пробовали атаковать этот храм?

На надменно-суровом лице воителя мелькнула недобрая гримаса.

— Каждый из стражников имеет полный колчан стрел с наконечниками из шипов дерева тифу. Если такая вонзится в плоть, любую плоть, шип сразу выпустит десяток семян. — Дракон поморщился. — Лучше уж пасть в честном бою.