Корни и побеги (Изгой). Книга 3 - [29]

- Договорились.

- Договорились, Таня.

Он рассмеялся.

- Договорились, Таня, - и протянул свою кружку, чтобы скрепить тост и договор скрежетом жестяных бокалов.

Выпили. Сразу стало легко и голодно.

- Люблю поесть, заметил? – она оттянула складку на животе.

- Ты – настоящая женщина, - успокоил Владимир.

- Слава богу, дождалась! – воскликнула Таня. – А то я уже думала, что не дождусь дежурного комплимента за бутылкой.

- Я на самом деле так думаю, - серьёзно сказал Владимир. – И ещё – настоящая мать. Тебе с твоими формами надо кучу ребятишек народить.

- Надо бы, - согласилась она, вдруг, на мгновение, помрачнев, но тут же отбросила чёрные заботы и открыла тайну: - Но будет одна дочка. И знаешь, как назову?

- Как? – спросил он, ни о чём не подозревая.

- Владимирой. Красиво?

Он даже поперхнулся хлебом, услышав необычное, с явным намёком, имя будущей дочери. Опасаясь ответа, всё же поинтересовался:

- А отчество?

Она засмеялась загадочно и не ответила, явно довольная и своей выдумкой, и открывшейся недавно целью жизни, и будущим женским счастьем.

- Мужа зовут Константином, - сладко потянулась, приоткрыв груди, давно готовые к своему предназначению, и добавила тягучим голосом: - Что-то я захмелела слегка, надо бы прилечь, погреться мал-мала на солнышке. Можно? Я недолго.

- Даже нужно, - разрешил он, расстилая на траве поодаль так пригодившееся тёти Машино одеяло.

- Спасибо, - поблагодарила Таня, сняла неудобное полотенце и улеглась на материнский живот, примяв грудь так, что из подмышек смешно выглядывали розовые соски. Потом перевернулась на спину, нашарила полотенце, зажмурилась и прикрыла от солнца и лицо, и грудь. Что-то её беспокоило, какие-то тайные мысли, и, открыв через минуту лицо, она задумчиво посмотрела вверх, выискивая там решение своих проблем.

- Какое чистое и прозрачное небо, даже не понятно, как там держится самолёт.

- Где? – спросил Владимир. – Не вижу.

- Иди, посмотри отсюда, - предложила Таня.

Он подошёл, пристроился рядом и тоже увидел высоко-высоко почти неподвижную двукрылую металлическую стрекозу.

- Кукурузник.

- Партизанская машина.

Они замолчали, разглядывая ползущую по небесам сотворённую умом и руками человека букашку. Даже не верилось, что в ней люди, что у них есть земные проблемы. Душа рвалась к ним.

- Хорошо, что ты не выстрелила в тех двоих.

- Я и сама так думаю, - согласилась Таня, помолчала и добавила: - И чем дальше от войны, тем больше жалею, что были и те сорок семь.

После такого признания она показалась такой родной и беззащитной, что он повернулся на живот, подтянулся к её расслабленному лицу и с внезапно возникшим в душе чувством нежности произнёс:

- У тебя красивые глаза – словно глубокие и спокойные ясные озёра, - сдерживая желание обнять и просто приласкать большую девочку, больно обиженную мужской бойней.

- Не надо, - тихо попросила она, - а то они вот-вот переполнятся водой, - и отвернула голову, чтобы он не видел мгновенно проступивших морщинок и судорожно сжатых губ.

Владимир осторожно повернул её лицо к себе, бережно закрыл губами зелёные шлюзы и слегка прикоснулся своими губами к её губам, чуть пахнущим табаком и коньяком.

Она успокоилась и, засияв навстречу своей лёгкой улыбкой и озёрными глазами, поделилась тем, что переполняло душу.

- Знаешь, я отчего-то такая счастливая, словно переродилась, словно мне восемнадцать, а война была в кино, - потеребила Владимира за вихры, пожурила любовно: - Одно-то счастье ты, философ, всё же проглядел и никогда не узнаешь и не поймёшь – наше оно, бабье. Не думай, не от того, что было на ящике, а от всего: от этих берёз и пения птиц, от такого прозрачного неба и кукурузника, от покоя вокруг, от тебя и от моей тайны, от всего, что нахлынуло внезапно и сдавило сердце так, что оно, бедное, еле бьётся, не в силах справиться с нахлынувшим счастьем. Послушай.

Он осторожно, чтобы не повредить нежные розовые розетки, снял полотенце, положил голову на самую лучшую в мире подушку и услышал ровный, чуть замедленный стук таинственного и так много вмещающего женского сердца. Не отнимая щеки от приятной мягкости, сказал с волнением и, наверное, искренне:

- Хотел бы я иметь такую счастливую жену.

- Не надейся, - громко и удовлетворённо рассмеялась она, всколыхнув материнскую грудь и лежащую на ней, как подумалось, пацанячью голову, - место занято, - и притянула претендента за шею к себе, а он уже шарил руками по её трусам. Помогая, она приподняла зад, и ненавистная тряпка соскользнула по бёдрам и, отброшенная её ногой, улетела далеко в траву.

Теперь у них всё получилось толком, по-людски. И он не спешил, и она подбадривала, гладя ладошками по спине и ягодицам, и усилия понадобились только для утоления желания. И потом он не убежал, а остался лежать на боку лицом к ней, а она, глубоко и удовлетворённо вздохнув, чмокнула его в губы и спрятала лицо в его подмышке, с удовольствием вдыхая едкий и дразнящий запах мужского пота, переживая настоящее счастье, которого лишена была всю войну и почти полгода после её окончания – всё самое активное для любви время молодой женщины. Ему понравилось, что она, в отличие от Марины, отдавалась полностью и спокойно, не дёргалась и не извивалась в похотливом экстазе, а покорно позволяла делать всё, что он хочет, и только в самом конце тяжело задышала и слегка запрокинула голову, закрыв глаза, не мешая, однако, ему кончить спокойно.