Корни - [25]

Перед сном Ламин широко раскрытыми глазами смотрел на брата. А Кунта разыгрывал перед ним свою любимую историю – неожиданно выпрыгивал, рубил воображаемым мечом направо и налево, словно Ламин был одним из бандитов, с которыми их дядьям приходилось сражаться в странствиях чуть ли не каждый день. Дядья их проделали долгий путь до великого черного города Зимбабве, они шли много лун, нагруженные слоновьми бивнями, драгоценными камнями и золотом.

Ламин просил рассказать новую историю, но Кунта велел ему спать. Когда же сам он улегся, то никак не мог выбросить из головы мысли о своих дядьях. Он словно видел все собственными глазами. Иногда ему снилось, что он сам путешествует вместе с дядьями в далекие земли, разговаривает с людьми, которые выглядят, ведут себя и живут совсем не так, как мандинго. Стоило ему услышать имена дядьев, как сердце его начинало колотиться изо всех сил.

Через несколько дней имена Джаннеха и Салума прозвучали в Джуффуре так громко, что Кунта с трудом сдержался. Был жаркий, тихий вечер. Почти все жители деревни сидели у дверей своих хижин или в тени баобаба. И вдруг в соседней деревне громко заговорил тамтам. Как и взрослые, Кунта и Ламин внимательно прислушивались к грохоту, чтобы понять, что сообщает барабан. Ламин громко ахнул, разобрав имя отца. Он был еще слишком мал, чтобы понять остальное, поэтому Кунта шепотом передал ему услышанное: в пяти днях пути на восходящее солнце Джаннех и Салум Кинте построили новую деревню. Они ожидают своего брата Оморо на церемонии наречения названия деревни на второй новой луне.

Барабаны умолкли. Ламин засыпал брата вопросами:

– Это наши дядья? А где это место? Наш отец пойдет туда?

Кунта не отвечал. Быстро шагая через всю деревню к дому джалибы, он почти не слушал брата. Там уже собрались другие люди, а потом пришел Оморо. За ним медленно шагала Бинта с огромным животом. Все смотрели, как Оморо о чем-то переговаривается с джалибой, а потом вручает ему подарок. Тамтам лежал у небольшого костра – козью шкуру нужно было нагреть, чтобы она стала эластичной и упругой. И вот все уже смотрели, как руки джалибы передают ответ Оморо: по воле Аллаха он прибудет в деревню братьев до второй новой луны. В следующие дни Оморо не удавалось и шагу ступить, чтобы не услышать поздравления и благословения новой деревне, которая войдет в историю как основанная родом Кинте.

До ухода Оморо оставалось совсем немного времени, когда Кунту захватила мысль, слишком смелая, чтобы об этом думать. А вдруг отец позволит ему разделить с ним это странствие? Кунта ни о чем другом думать не мог. Заметив его необычную задумчивость, товарищи Кунты, даже Ситафа, оставили его в покое. А с младшим братом он стал таким раздражительным, что даже Ламин отстал от него, обиженный и непонимающий. Кунта знал, что ведет себя неправильно и плохо, но не мог справиться с собой.

Он знал, что иногда некоторым счастливчикам отцы, дядья или старшие братья позволяют отправиться с ними в путь. Но знал он и то, что такие мальчики были гораздо старше его восьми дождей – за исключением сирот, которые пользовались особыми правами по законам предков. Сирота мог следовать за любым мужчиной, и мужчина должен был делиться с ним всем, что у него есть – даже отправляясь в долгое странствие на много лун! – если мальчик шел за ним в двух шагах, делал все, что ему говорили, никогда не жаловался и не заговаривал первым.

Кунта старался, чтобы никто, особенно мать, не догадался о том, что он задумал. Он был уверен, что Бинте это не понравится и она запретит даже упоминать об этом. А тогда Оморо никогда не узнает, как страстно хочется Кунте отправиться с ним в путь. Кунта знал, что единственная надежда – спросить у самого отца, если только удастся застать его в одиночестве.

До ухода Оморо оставалось всего три дня. Почти отчаявшись, Кунта после завтрака погнал коз на пастбище – и тут увидел, как отец выходит из хижины Бинты. Он сразу же стал гонять коз взад и вперед, пока Оморо не отошел от хижины достаточно далеко, чтобы жена не могла его видеть. Тогда мальчик бросил своих коз, понимая, что другого шанса у него не будет, и бросился бежать как заяц. Он догнал отца и остановился, переводя дух. Оморо удивленно смотрел на него. Задыхающийся Кунта не мог вымолвить ни слова – все мысли выскочили у него из головы.

Оморо долго смотрел на сына, а потом произнес:

– Я только что сказал твоей матери…

И пошел прочь.

Кунта не сразу понял, что имел в виду отец.

– Айииии! – закричал он, даже не сознавая, что кричит.

Колотя по животу, он подпрыгнул в воздух, словно лягушка, и бросился назад к своим козам, чтобы отогнать их в буш.

Когда он собрался с мыслями и смог рассказать товарищам о том, что произошло, они преисполнились такой зависти, что перестали с ним разговаривать. Но к полудню они не смогли устоять перед искушением разделить с приятелем радость великой удачи. К этому времени Кунта уже понял, что с того самого дня, когда заговорили барабаны, отец думал про своего сына.

Вечером, когда Кунта радостно прибежал домой, в материнскую хижину, Бинта, не говоря ни слова, схватила его и начала так лупить, что мальчик вырвался и сбежал, даже не спрашивая, в чем его вина. Ее отношение к Оморо тоже изменилось – Кунта представить не мог подобного. Даже Ламин знал, что женщина никогда не должна проявлять неуважения к мужчине, но Оморо стоял, опустив голову, а Бинта раздраженно выговаривала ему, как ей не нравится, что они с Кунтой отправятся в буш, когда барабаны из других деревень постоянно сообщают о пропавших людях. Она толкла кускус для утренней каши с таким ожесточением, что ступка звучала, как барабан.