Кормилец - [45]

Это место меняет людей. Думаю, именно такие изменения, а не чувство вины перед собаками и хомяками превратило Стаса в пьяницу. Прикоснувшись к чуду, сходишь с ума. Не обязательно сразу, но обязательно сходишь.

Я стал чувствовать, как крутит живот от голода у того, кто живет в земле. Сначала. А потом стали приходить посыльные. Поэтому, как в той старинной передачке «Сам себе режиссер». Помнишь? Я всегда с собой беру ви-де-о-ка-ме-ру. – Он похлопал себя по карманам, набитым солью. – Только так.

Мозги начинают тухнуть, если ты не кормишь его. После каждого визита с гостинцем – просветление. Обычно жертвы, если речь идет о человеке, хватает где-то на год. Потом все по-новому. В общем, ты превращаешься в часть этого места. Так что в каком-то смысле это место сейчас разговаривает с тобой. Вернее… – Шматченко захлебнулся истеричным смехом, – вернее, уже почти само с собой. Кстати, чуть не забыл: если не хочешь издохнуть, завтра, как только проснешься, выпей сока. Чай был бы, конечно, лучше. Но, боюсь, у тебя не будет времени на то, чтобы добраться до чайника.

Я смотрел на его уродливую морду и думал, смогу ли проломить ее кирпичом от очага, когда псих заснет, а кирпич остынет. Я гонял эту мысль в голове еще часа два, пока он рассказывал о том, кем бы могло быть то существо, что живет под землей, и о тех людях, которые, также как и Шматченко, оставляли тряпочные ленты и бугорки рыхлой глины. Он говорил еще долго, очень долго. И я заснул».

62

Игорь оставил включенным свет в ванной и направился в кухню. Обратно в спальню он вернуться уже не смог. Там было слишком темно. Он подумал об узких грязных пальцах, хватающих за ногу из-под кровати, и о лежащей лицом к стене жене, которая, повернувшись, вдруг окажется постаревшим Сережей или мертвой Наташей. В такую сказочную ночь возможно все.

В коридоре Игорь прислушался: наверху как будто что-то шуршало. Он представил Сережу за столом. Перед ним в квадрате лунного света из окна лежит раскрытая тетрадь. Пухлые пальцы крепко сдавили карандаш и твердо вносят по кресту в каждую клетку. А может, показалось? Или это не наверху. Игорь повернул голову. Точно, звук доносился из комнаты Лизы. Дочь ворочалась с боку на бок и шумно дышала. Со вторника у нее был забит нос. Игорь отчетливо слышал каждый ее вдох и так же отчетливо, до шевеления волос на затылке, понимал, как далеко от него сейчас находится дочь. В другом измерении, в параллельной вселенной. В мире, где ночью все спокойно спят – живые в кроватях, а мертвые в земле.

Прежде чем зайти на кухню, он остановился у входной двери. Посмотрел на кроссовки и тускло блестевший в замочной скважине ключ. Спортивный костюм висел на сушилке в подвале. Его можно было не гладить. Вот они на тумбочке лежат – ключи и документы. Деньги – во внутреннем кармане куртки. Немного, но на бензин и пару чебуреков хватит. Мозги начинают тухнуть, если ты не кормишь его. После каждого визита с гостинцем – просветление. Это мог бы быть кто-то из голосующих на дороге. Кто угодно. Первый встречный. Игорь не будет выбирать. Пусть выбирает случай. А сам Игорь будет лишь рукой судьбы. И если что-то пойдет не так, «просто знакомая» всегда ему поможет.

63

«Запись 24 от 2.10.2017 г.

Я проснулся от сильного озноба под стеной полуразрушенной казармы. Хотелось пить. Сквозь дыру в крыше светило солнце. Легкий ветерок шевелил пустым пакетом из-под чебуреков, валявшимся около закопченных кирпичей. Шматченко исчез. Я попытался сесть, но это у меня получилось не сразу. Мешала больная нога.

Пуговицы на штанах плохо поддавались дрожащим пальцам. Пропитанная кровью брючина стала картонной. С горем пополам я спустил штаны и стащил повязку. Нога омертвела. Не чувствовала ни шлепков, ни уколов и стала бескровно белой там, где не была вымазана в запекшуюся кровь. Я натянул штаны обратно и с горем пополам поднялся.

Путь к Дереву снова оказался приятным. Не таким феерическим, как днем ранее, но достаточно приятным для того, чтобы забыть про боль и слабость. Теперь я воспринимал полянку под деревом иначе. Не как место убийства, а как место поклонения.

Ветер шевелил тряпками на ветвях. Они не развевались флагами, а раскачивались как висельники. Взглядом я сразу отыскал свою бирюзовую ленту. Свой пропуск в закрытый оздоровительный клуб.

Жердочка, выполнявшая функцию трубки, больше не торчала из ствола. Дырка, которую Шматченко накануне проковырял крюком, была залеплена грязью. Присмотревшись, я обнаружил десятки таких же залепленных грязью дырочек по всей поверхности ствола. Самые нижние находились у земли, верхние – выше, чем я мог бы дотянуться. Среди членов нашего клуба были и великаны.

Холмик на Наташиной могиле как будто просел. «Если начнешь копать, не найдешь ни одной косточки», – сказал Шматченко. Да, похоже, тела исчезали уже на следующий день. Пластиковая бутылка из-под пепси-колы стояла у края чаши, с двух сторон подпертая камнями. Шматченко оставил мне только половину. Это было видно по темному рубчику в верхней трети бутылки прямо над этикеткой.

Жидкость была прозрачной, чуть буроватого оттенка, и запахом сильно напоминала воду в лесном озере, на котором мы однажды рыбачили с отцом. Рыбы там были вялые, как будто больные. С красно-белыми глазами альбиносов. Там же мы поймали и двух раков трупного голубого цвета. Отец говорил, что и рыба, и раки стали такими из-за отсутствия дневного света, а так они вполне съедобны. Но тот улов не стали есть даже мусорные коты.