Коридоры смерти. Рассказы - [22]

— Так уж, дожидай, — сказала Евдокия. — Не пальцем делана, председатель. Будьте хорошо здоровеньки, начальство. Заходьте, водочкой угощу задарма и закуску поставлю.

— От-т, блядюга, — восхищенно сказал Елхов, когда еще и дверь не успела прикрыться наплотно. — В Большом Тимергане торгует, — пояснил мне. — А числится у нас, на избу погляди, какие хоромы воздвигнула, блядёшка.

— Не лайся ты, — сказала Стеша. — Распустил слюни.

— Чё, не слыхала таких слов, ай? — огрызнулся председатель. — Правду говорю — блядина, блядина и есть. Вот как нам план прибавят по заёму-то, с нее еще две тыщи стребую, суки.

— Укороти язык, — велела Соломатина. — Стороннего постыдился бы.

— Баба он, что ль, — сказал Елхов и подмигнул мне.

Я глядел на председателя с уважением: скажи на милость, невглядный такой мужичонка, и впрямь облезлый какой-то, и грамоты, наверно, четыре класса от силы, а как ловко управляется, мне, похоже, тут и делать нечего. Я бы обязательно про фронт и победу, а он во как заворачивает.

— Арап ты, — сказала Стеша, видно, думала о том же, что и я. А Елхов только хмыкнул.

Дринькнул звонок телефона, прибитого к стенке, председатель уважительно снял трубку, дунул в нее.

— Ага, Вольный… Елхов я. Ага, счас позову… Из райкома требуют, — шепнул он, протягивая трубку, и я Услышал голос Сании, секретарши Чурмантаева.

— Здравствуйте, товарищ Барташов, — сказала она, было приятно слышать такое обращение, всегда звала Игорем, а то Игорьком. — Ну, как у вас? Радио слушали?

— Так ведь… — заикнулся было я и пошарил глазами, репродуктора не увидел.

— Нету радива, — тихонько подсказал Елхов, он слышал разговор. — Нету и не требоватся нам, скажи.

— Здесь нет радио, — объяснил я в трубку. — Мы и так…

— Сама знаю, что нет, — обидчиво сказала Сания. Постановление партии и правительства передано, можете начинать…

— А мы… — я опять осекся: может, не следовало, ведь подписку мы начали до ее официального объявления. — Понятно, Александра Федоровна.

— Между прочим, — сказала она, — кое-кто уже половину охватил, имейте в виду. Хорошо. В шесть вечера будет перекличка по телефону, готовьтесь доложить товарищу Чурмантаеву о завершении, у вас деревня маленькая, надо управиться, в обком доложим, что вы первые, там не знают, большая, маленькая, важно, что деревня целиком…

— Да мы раньше, — оповестил я радостно. — Мы через…

Елхов наступил на ботинок, сделал страшными снулые свои глаза, я умолк, и, похоже, Сания не расслышала моей похвальбы, повторила:

— В шесть часов быть на месте, вызовем.

— Не хвались, едучи до рати, а хвались, идучи с рати, — непонятно к чему сказал Елхов. — Молодой ты еще, инструктор, не клевал тебя в задницу жареный петух.

В окошко я видел, как тянутся к избе конторы тимерганцы — всё женщины, иные с ребятишками, они цеплялись за подолы, а одна — с грудняком даже, и еще одна, вовсе уж диковинно — брюхатая.

— Чапают, дисциплинку знают у меня, — удоволенно сказал Елхов и прибавил: — Очередно станем вызывать. Как это говорится? Дивидальная агитация.

Закурил, присоветовал:

— Ты с политикой не встревай, никаких тралей-валей.

И приказал вернувшейся Емельяновне:

— Давай запускай. Первую — Лушку Сальникову.

Я думал — Лушка, поскольку названа по имени, окажется разбитной молодайкой вроде продавщицы Евдокии, а вошла пожилая, по моей мерке, так и вовсе уж старуха, низенькая, в черном платке, от нее пахло чем-то сладковатым, чуждым.

— Здравствуй, Игнат Семенович, — сказала она старательно и поклонилась. — Здравствуйте, люди добрые, — сказала и мне и Стеше, опять поклон. — Готовая я, сколько скажете.

— Полторы, — рубанул Елхов, и женщина кивнула, и все в минуту завершилось.

— Лихо работаешь, председатель, — одобрила Стеша, я не понял иронии, Елхов пояснил:

— Монашенка она. Бывшая, понятно. А у них как? Дескать, всякая власть — от бога, значится, что бог велит, то и власти предержащие требуют, то и делай…

— Побирается она, христарадничает, — сказала Стеша, — и работать вовсе не может. Ох, Елхов, Елхов, нету в тебе совести.

— А у меня где совесть, там выросло, — щерясь, объяснил председатель.

Так — еще и еще — проследовали восемь человек, а после случился вот какой разговор.

— На полторы пиши, как и протчих, — потребовала женщина, одноглазая, по-нашему кривая, она была умученная вся, возле ног держался пацаненок, не понять, мальчишка, девчонка ли. — Как и всех, — повторила она, и Елхов сказал тихо:

— Поля, тебе не надо бы. Давай пять сотенных.

— Нет, — упрямилась она. — Полторы тыщи, как все.

— Брось, Поля, — попросил Елхов, — ты брось это, расхорошая…

И — для меня конечно — добавил:

— Мужика ты потеряла, и братов двоих, и сеструху, а ребятенков у тебя пятеро по лавкам; мал мала меньше, куда ты подымешь полторы. Скостим под личную мою ответственность.

— Мне поблажек не требоватся, — сказала Полина. — Потому и говорю — полторы, ежели Гитлерюга поганый и мужиков, и родную сестру сгубил. Я как все. Пиши.

— Ну, — согласился Елхов и обозначил пятьсот. — Расписывайся.

— Гляди, — предупредила она. — Влепят, Семеныч, тебе по перво число. Да и на себя охулки не хочу.

— На меня охулка, — сказал Елхов. — Люди — они чё, нелюди, что ль? Ты погляди, как остатние бунтоваться начнут. А для разгрома фашистского Гитлера твоя семья и так боле всякой меры положила.