Коричневое - [7]

— Лучший день для насильственной смерти — вторник, — авторитетно завила Лэсси в пространство. — За неимением вторника вполне годится суббота.

— Порядок, прочухивается девочка, — прокомментировал Бен, не отрываясь от книги.

— Хорошо, что сегодня среда, — заметил Янкель, поудобнее устраивая Лэсси у себя на коленях.

Вообще-то был понедельник, но я не стал заострять на этом внимание сообщества.

— Коричневое можно использовать в качестве прекрасного контрацептива, поскольку ортофосфорная кислота чрезвычайно эффективно пожирает сперматозоиды. Для этого сразу после полового акта необходимо произвести спринцевание половиной контейнера. Некоторые экстравагантные миллионеры, почистив зубы, полощут рот коричневым, поскольку оно растворяет зубной камень и снимает микробный налет. Вполне понимаю ваши кривые ухмылки, но у богатых козлов свои причуды.

Митрич хмыкнул. Он принципиально не чистил зубы.

— Слушайте меня дальше, паршивые джанки, — заявил я. — И хорошенько запоминайте. Коричневое — не газовый баллон, с ним нужно обращаться весьма осторожно. Оно втыкает внезапно, сокрушительно и крайне крепко. Возможны всякие неприятные побочные эффекты. Если возникают какие-то необычные позывы, болезненные ощущения, неудобство, тошнота, жжение в области паха — немедленно сообщать мне. Это все может быть очень серьезно.

— О'кей, о'кей, босс, — сказал Янкель.

— Океу, — мягко поправил я. Меня на мякине не проведешь, я видел, как это пишется. Еще я всегда говорю «маке», а не «мейк», как эти долбаные англосаксы — по той же самой причине: я больше доверяю тому, что написано, а не тому, что мне говорят враждебные иностранцы. «Маке лове», например. Носители английского языка в разговоре со мной обычно несколько напрягаются, но вместе с тем прекрасно понимают все, что я пытаюсь им сказать. Лицемерные иезуиты.

Вообще проблемы межнационального общения во многом надуманы и высосаны из пальца. Я убедился в этом, когда впервые отправился в Европу с одним только четырехлетним школьным курсом немецкого за плечами. Во всякой стране, где мне довелось побывать, языковая проблема начисто снималась после первых трех стаканов водки. Таким образом были последовательно повержены славянская, романская и угорофинская языковые группы. Несколько беспокоили меня синтетические дальневосточные группы, однако и в них, как оказалось, имеется масса слов, безусловно родственных рашенским. Я был безмерно счастлив, узнав от Бенедиктуса, что в ниппонском, как и в хохлятском, есть слово «отаке». Только в хохлятском это означает «вот такое», а в ниппонском — «атака», кажется, я уже не помню сейчас. Также я вывел безусловное происхождение ниппонского «тинкайсе» от американского «think I so», что, в свою очередь, является вопросительной формой фразы «I think so». На самом деле быть филологом совсем не сложно, что бы там ни говорила по этому поводу в своих многочисленных интервью Маша Звездецкая.

Кстати, Бенедиктуса все называют Кире. Но я же не идиот, я же видел, как это на самом деле пишется!..

Меня вот, к примеру, зовут Василий Мидянин. У меня острый, как у Буратино, нос, дважды переломленный в одном и том же месте: первый раз — кубинским армейским ботинком, второй — тяжелым ящиком с кипрским виноградом. Под футболкой на правом плече у меня огромный шрам, как попало зажившее месиво из плоти — федеральный снайпер угостил, когда я собирал материал в Чечне для одного французского таблоида и вместе с отрядом моджахедов перебирался через перевал. На бедре у меня длинная рваная полоса, сросшаяся наперекосяк — рассек колючей проволокой нового поколения, спиралью Бруно, когда перебирался через польско-белорусскую границу. Мне нравится слово «опалесцирующая». У меня красные от злоупотребления коричневым глаза и непрекращающаяся сухость во рту. Мне семнадцать. Приятно познакомиться.

— Коричневое не выстраивает для вас новую Вселенную, не открывает двери в иные миры. Однако оно коренным образом меняет ваше отношение к реальной действительности. Допустим, вы дождались коричневого прихода, смотрите на свою ладонь и никак не можете понять, откуда на ней взялся лишний палец. Вы в панике считаете: один, два, три, четыре… пять! Пять! Откуда пятый-то? Вот этот, между средним и мизинцем, у которого даже и имени-то нет, потому что его вообще не должно быть? Проклятый безымянный! Потом вы опускаете взгляд и изумляетесь еще больше: во имя Мэрилина Мэнсона, куда подевалась ваша третья нога?! Как можно ходить всего двумя ногами и не падать при этом? Ну, блин, и вставило!

— А ведь четкашно, — запенил Бенедиктус, на мгновение оторвавшись от «Щупалец веры» и бросив на меня короткий внимательный взгляд.

— Гребаный русский! — закричал возбужденный Янкель. — Теперь скажи нам главное о гребаном коричневом!

— А главное таково: коричневое сносит крышу с такой силой, что она улетает в соседний квартал!

— Аллилуйя! — взревел Янкель. — Внимание, гребаные джанки! Сегодня вечером мы все пробуем коричневое! Мидянин случайно нашел здесь одного пушера, который снабжал его этой херней в Братиславе.

Вечером — это, в переводе на человеческий язык, глубокой ночью, которая была уже на подходе. Утро у Янкеля, как правило, наступало в четыре часа дня, когда он с трудом продирал глаза после ночных похождений. К восьми часам пополудни, по мере того как он постепенно приходил в себя, его утро перерастало в день. После полуночи наступал вечер, который длился в зависимости от количества принятой Деметриусом дряни и завершался обычно не позже пяти утра. В пять утра Янкель вырубался намертво там, где стоял, предварительно успев пожелать всем присутствующим спокойной ночи. Впрочем, этот режим дня был ненормированным и мог пересматриваться по ходу дела.