Корень всех зол - [2]

— Чем ты там занимаешься? — спрашивала она.

— Просто играю, — отвечал я.

— Тогда играй осторожнее, — говорила она, и я старался, хотя до сих пор не очень понимаю, как это делается.

В комнате были куклы с домиком для них, машинки, фигурки зверей, солдатики, плюшевые мишки, бумага и краски. Если я рисовал, Карен тоже брала кисточку, рассказывая мне, что собирается изобразить, и спрашивая о моем замысле. Если играл в игрушки — она просто наблюдала за мной, иногда интересуясь, что там у меня происходит, и я с готовностью объяснял, что «друга солдатика съел тигр, и солдатик устроил на него засаду в кукольном домике, чтобы отомстить и повесить его зуб себе на шею в память о друге», и прочие глупости. Мне тогда и в голову не приходило, что за мной следят, как за тикающей часовой бомбой, — не начну ли я душить кукол и резать плюшевых медведей. Наверное, полицейских можно было понять, и все-таки, согласитесь, есть что-то подленькое в том, чтобы шпионить за восьмилетним мальчиком, который думает, что он просто играет.

* * *

Когда в первый раз после случившегося я появился в школе, никто из ребят не произнес ни слова — видимо, с ними заранее побеседовали, — но класс так и гудел от сдерживаемого напряжения. Все повторяли вслед за миссис Уолш: «С возвращением, Дональд», а я чувствовал на себе взгляды, жадно выискивавшие во мне какие-то изменения. Видно было, что одноклассников распирает от желания расспросить меня, только сделать это оказалось практически невозможно. Даже на переменках, во дворе, учителей дежурило вдвое больше, чем всегда, и вместо того, чтобы торчать у дверей с кружками кофе в руках, как обычно, они так и шныряли туда-сюда по всему периметру, вдоль и поперек. Никому и приблизиться ко мне не удавалось вплоть до большой перемены, когда тройняшки Хадсон засекли меня на пути в туалет. Я еще даже ширинку не расстегнул, как дверь раскрылась и они, отпихивая друг друга, всем своим мини-отрядом ворвались следом и забросали меня вопросами: «Как все случилось? Тебя теперь посадят? А что твоя мать сказала? А крови много было?» Отвечать мне не пришлось — в ту же секунду внутрь влетел мистер Баркер и, вытолкав нас на улицу, развел по разным углам. Мои крики, что мне правда нужно в туалет, остались без внимания. Учителя не ослабляли бдительности ни на минуту и, как мне теперь кажется, слишком переусердствовали. Несмотря на любопытство, очень скоро другим детям стало понятно, что лучше эту тему не трогать — ни до, ни после, ни во время занятий. Возможно, так меня пытались защитить — хотя, наверное, не только, — но проку от этого было мало. Все и так знали о случившемся и относились ко мне с опаской, а тут еще, стоило мне опять сблизиться с Мэтью, который и раньше был единственным моим настоящим другом, как его оттащили в сторону и принялись выпытывать, не сболтнул ли я ему лишнего. Скоро я стал тем, от кого лучше держаться подальше.

* * *

Сперва я не верил, что в тот день действительно случилось нечто по-настоящему ужасное. Мне казалось, что меня обманывают. Тогда, запрыгивая на велосипед и улепетывая домой, я вовсе не бежал от чего-то жуткого и непоправимого. Я знал, что произошло несчастье, что пострадал другой человек, но у меня и в мыслях не было, что дойдет до полиции. То, о чем рассказала мне Трейси, не укладывалось в голове. Я просто не поверил ее словам. К тому же я как раз достиг того возраста, когда начинаешь смутно понимать — взрослые не всегда говорят правду. Годами меня пичкали байками о Деде Морозе, зубной фее и о том, что от моркови будешь лучше видеть, и все это оказалось чушью. А сказанное мне в клифтонском отделении полиции выглядело не более правдоподобным, чем история о толстяке в красной шубе, который спускается по дымоходу и оставляет детишкам подарки.

* * *

Мне казалось важным вернуться туда, где все случилось, и посмотреть — не найдется ли там чего-нибудь, что подтвердит слова полицейских или, наоборот, укрепит мои подозрения. Если то страшное, о чем мне говорили, правда, на месте не могло не остаться следов.

Попасть туда было не так-то просто — теперь мама не выпускала меня из дома одного, а когда мы шли куда-нибудь вдвоем, то сразу за калиткой поворачивали направо, в противоположную сторону. Хотя все нужное нам располагалось под холмом, сперва мы с четверть мили тащились вверх по Хоторн-роуд, там проулком выходили на Кемпл-стрит и уже потом спускались в город, огибая тот дом, возле которого случилось несчастье. Это занимало у нас лишних минут двадцать, но я и пикнуть не смел. Я ничего не говорил, даже когда мы возвращались откуда-нибудь уставшие и до дома было рукой подать, а приходилось еще делать здоровенный крюк. После того дня, что бы я ни сказал, мама могла в ответ сорваться на крик или удариться в слезы, и я быстро усвоил, что лучше помалкивать. От слов только хуже.

Постепенно у меня созрел план. Нужно дождаться, когда мама ляжет спать, и где-нибудь через час можно будет выскользнуть из дома, прибежать туда и хорошенько все осмотреть. Но в первый раз я заснул и проспал до самого утра, когда мама подняла меня в школу. То же повторилось и на следующий день. Тогда я пошарил по кухонным ящикам, пока мама была в душе, и отыскал старый пластиковый таймер для готовки в виде цыпленка. Услышав, что мама легла, я поставил его на один час и сунул под подушку. Как и следовало ожидать, я опять заснул, но приглушенное жужжанье под головой разбудило меня. Выключив таймер, я прокрался к маминой двери и прислушался. Изнутри доносилось только размеренное дыхание, и мне стало понятно: вот он, мой шанс. Переодеваться я не стал — я ведь ненадолго. Прямо в пижаме, только надев школьные ботинки, я выскользнул из дома с фонариком в руке.