Корделаки - [19]

* * *

– Скажите, кличка лошади как-то связана с её мастью, милая Амалия Модестовна? – спросил граф, чтобы как-то завязать беседу.

– Да, этот оттенок – гордость конюшен Пал-Семёныча, он устойчиво прослеживается уже в третьем поколении, – отвечала ему Амалия Модестовна.

– То есть можно говорить о собственной породе? – спросил граф. Куницина, не ответив, улыбнулась. – А чем ещё развлекается ваш родственник в то время, пока вы ведёте такой бурный образ жизни?

– О! Не применяйте к нему столь снисходительный тон, – улыбаясь, ответила вдова. – Вы не смотрите на его кажущуюся приверженность своему возрасту. Пал-Семёныч только и открыл мне радости бытия, при муже-то я жила гораздо спокойней и тише. Только сейчас я начинаю полностью наслаждаться всем тем, что есть вокруг, и тем, что я есть сама. Пал-Семёныч обычно ведёт активную переписку, к нему бесконечно ездят какие-то порученцы. Просто сегодня выдался такой вечер. Вы застали нас за расслабленным отдохновением, граф. А так – тут всё кипит порой. Пал-Семёныч даже завидовал нашему с мужем жилищу и всегда нахваливал его уединённость. Не то, что здесь! Хотя наше имение и располагалось гораздо ближе к городу. Но, скажите, как вам Магистр? Это я выбрала его для вас.

– Он великолепен! Благодарю.

Граф любовался темнеющей листвой, благородным животным, несущим его по незнакомой дороге, своей спутницей. Сев в седло, Амалия Модестовна вдруг преобразилась. Если полнота при ходьбе делала её движения несколько плавными и даже медлительными, то верхом вид её стал уверенным, движения точными и стремительными. «Вот, что значит – жена офицера, хоть и бывшая!», – подумал граф.

– А куда ведёт эта аллея? – спросил Корделаки.

– К реке! Желаете осмотреть? Там нынче тихо…

Они свернули и через десяток минут неспешного шага оказались на берегу. Тьма стала уже почти непроницаемой, от воды шёл лёгкий туман, поверхность реки казалась недвижной.

– Хотите развести костёр? – тихо спросила Амалия графа, и ему в ту же секунду показалось, что они перенеслись в какой-то неведомый мир, где даже голоса звучат по-иному.

– Мне кажется, огонь не слишком угоден жителям той страны, куда вы завлекли меня, чаровница! – Граф похлопал себя по карманам. – Да это было бы и довольно затруднительно, так как у меня нет с собой кресала.

– Всё необходимое есть в ольстрах[6]. И трут тоже. Кроме самих пистолетов. Но в правом бушмате[7] вы можете найти походный нож, – кажется, Куницина говорила всё это на полном серьёзе, хотя выражения лица её в темноте и не было видно. – Но раз вы не боитесь темноты, то я буду вашим проводником. Сойдёмте? Дайте вашу руку, граф!

– Вы берёте с собой снаряжение воина, даже отправляясь на короткую прогулку? – удивлённый Илья Казимирович спрыгнул на землю и, проведя рукой под седлом, убедился в сказанном только что вдовой. – Но зачем? Разве здесь опасно?

– Никто не знает, где и когда может настигнуть опасность или необходимость, – в голосе Амалии Модестовны снова послышалась улыбка, она спрыгнула, опершись на руку графа, и обратилась уже не к своему спутнику, а к его коню. – Ведь так, Магистр?

Конь фыркнул, как бы подтверждая нелепость любого иного мнения, кроме высказанного хозяйкой. Граф внезапно вспомнил про другого магистра, про странную ночь, случившуюся с ним несколькими днями ранее, и подумал, что и эта обещает быть не совсем обычной. В подтверждение своим мыслям он услышал вопрос.

– А вы, как и все, не купаетесь после Ильина дня, граф? – спрашивала вдова, накрепко привязывая свою лошадь к стволу неразличимого в темноте дерева.

– Право слово, даже не знаю, как ответить на ваш вопрос, сударыня, – недоумевал Корделаки, почти машинально повторяя все её движения. – Я не задавался им, если честно. Я привык думать об этом дне, как о своих именинах, а не как о конце лета. А что, вода уже сильно студёная сейчас?

– Как парное молоко, – ответила Амалия снова шёпотом, и графу померещилось неразличимое в тумане пение русалок вдали. – Хотите убедиться?

У Корделаки задрожали какие-то жилки внизу живота, настолько неожиданным, но и не двусмысленным было предложение. «Прямо, как гимназист, вот позорище-то! – подумал он, но ни слова не вырывалось из его пересохших внезапно губ. – Может она шутит? Дразнит?» Но Амалия, не обращая внимания на его молчание, уже расстёгивала пуговки на корсаже. Вот она перекинула пышную юбку амазонки через седло Липки, и, проделав ещё несколько недоступных пониманию Корделаки движений, осталась в пене кружев, почти светящейся в темноте. Сделав пару шажков к воде, она хмыкнула, сказала: «Намокнет!» и, стянув белоснежное через голову, швырнула сие в графа. Разум его держался в привычном месте нахождения из последних сил.

– Не бойтесь, граф, я вас не трону, – раздался голос Амалии вперемешку с всплесками воды. – Идите, здесь пологий спуск и ровное дно. А не то я прикажу, и вас сюда силком затянут русалки!

Она засмеялась, а граф явственно стал различать голодные взгляды ундин сквозь ветви прибрежных зарослей. Огни-светляки моргали из тьмы и ждали его решения. «А иди оно всё!» – эта связная мысль была последней в голове Ильи Казимировича. Он срывал с себя одежду, не жалея пуговиц и петель, чувствовал острые остовы травы под босыми ногами, обжигающий холод реки и внезапно окутывающее тепло воды, когда плечи его скрылись под её толщей. Он несколькими сажёнками проплыл к середине потока, потом вернулся, окунулся с головой и почувствовал покалывающую бодрость во всём теле. Огляделся.