Корделаки - [11]

– Не припомню ни разу, чтобы она за вечер перемолвилась словом хоть с одним мужчиной. И никакой компаньонки с нею рядом я не заметил, – Илья Казимирович озадаченно нахмурился. – Похоже, она приехала без сопровождения?

– Вот и то, что никого не осталось в залах, все разъехались, а о ней никто так и не спросил, говорит об этом, – баронесса вздохнула. – Просьба моя состоит в том, что я попробую сейчас расспросить её, если она в состоянии говорить, а после надо будет сообщить её родственникам или домашним. Или сопроводить до дома, если разрешит врач. Об этом я вас и прошу. Вы сможете всё сделать наилучшим образом с вашими тактом и деликатностью. Съездите?

– Всенепременно, – отвечал граф, вглядываясь в лицо баронессы после её последних слов про деликатность и не понимая, не продолжает ли она поддевать его.

Но нет, кажется, это было сказано на полном серьёзе.

– Тогда располагайтесь, Корделаки! – Туреева указала на маленький столик. – Вон там фрукты и шампанское. Может велеть подать чего-нибудь посущественней? Ну, как хотите. Я не знаю, как быстро смогу получить от пациентки нужные нам сведения, всё-таки она не совсем здорова. А я даже имени её не знаю, только то, что она дочь академика де Вилье. Ну, ждите!

* * *

Баронесса еле слышно отворила двери в собственную спальню и вошла, уже на пороге без слов обратив вопросительный взгляд на лекаря. Тот покачал головой.

– А что, доктор, приходила она в себя хоть ненадолго? – шёпотом спросила хозяйка.

– Приходила, но толком ничего не сказала, – так же в полголоса отвечал тот. – Мечется, как в бреду. Но жара нет.

– Что скажете, будет возможность отвезти её домой?

– Хотя я не вижу явных признаков какого-либо недуга, – врач машинально почесал переносицу, сдавленную пенсне, – но я не советовал бы её сейчас подвергать любым усилиям. Слишком сильным было душевное потрясение. Если есть возможность, дайте ей полежать до утра, пусть поспит – я дал ей успокоительных капель.

– То есть вы хотите сказать, что она здорова? – с надеждой спросила Туреева.

– Конечно, ведь данное состояние отклонением от нормы в медицине не считается, – улыбнулся ей врач.

– Как? Потеря памяти и последовавшая за этим беспомощность стали считаться нормой, дорогой доктор? – баронесса удивлённо округлила глаза. – Это новости в медицине, по крайней мере для меня.

– Я не то имел в виду, – доктор теперь протирал снятые очки салфеткой. – А кем доводится вам данная особа? Она ваша родственница?

– Нет, она моя гостья, – отвечала Туреева удивлённо. – Но какое это имеет значение для постановки диагноза, простите?

– Дело в том, – врач оглянулся на больную. – Дело в том, что состояние вашей гостьи я назвал бы… деликатным… Отсюда и обмороки. Но, смотрите – она приходит в себя.

– Доктор, не могли бы вы оставить нас наедине? – спросила хозяйка, если и удивлённая словами врача, то никак не изменившая своего заботливого отношения к лежащей на постели женщине.

– Да-да, и я бы отдохнул, с вашего разрешения?

– Вам покажут комнату, прошу. Вы же не оставите нас и останетесь до утра?

Доктор поклонился и вышел, уведённый вызванной горничной, а Туреева присела прямо на край кровати.

– Милая, вы меня слышите? – Мария убрала со лба лежащей дамы прядь волос, которая падала той прямо на глаза. – Вы можете отвечать? Хотя бы кивните.

– Могу, мне просто очень стыдно за доставленное беспокойство, – отвечала больная, чуть повернув голову к Туреевой, и слеза выкатилась из уголка её глаза.

– Бросьте! Что за глупости! А вот вам вовсе не нужно волноваться ни о чём сейчас. Вам в вашем положении нужно соблюдать спокойствие.

– О, боже! – дама в лиловом прикрыла рот ладонью. Когда её укладывали, то расстегнули ворот платья, но раздеть полностью так никто и не посмел. – Это доктор вам сказал? Я пропала!

– Никуда вы не пропали, – Мария говорила с ней терпеливо, как с ребёнком, и приветливо улыбалась. – Наоборот, вы скоро продолжитесь в вечности, милая. А что до вашей тайны, она так ею и останется. Просто теперь вы не одна, у вас появился друг, и вместе нам легче будет помочь и вам, и вашему малышу сохранить и здоровье, и достоинство, и секреты. Ведь это не единственный ваш секрет, я угадала?

– Да… Но как вы… Ох, простите, я так плохо соображаю нынче, – больная смахнула влагу с ресниц. – Спасибо вам, милая Мария Францевна. Папа всегда говорил о вашей семье только в восторженных выражениях. Вы очень добры! Вы не судите меня за мою… легкомысленность?

– Я хочу вам помочь! – рассмеялась хозяйка. – Судебные и иные разбирательства давайте оставим на потом. Для начала назовите ваше имя, дорогая госпожа де Вилье. И почему про вашего батюшку вы говорите в прошедшем времени? Насколько я помню, это ещё вполне цветущий мужчина, надеюсь, он здоров?

– Более чем, – отвечала де Вилье. – Просто наши отношения несколько… Мы отдалились друг от друга. Дело в том, что три года назад отец повторно женился. Его избранница всего на пять лет старше меня, но мы с ней так и не сошлись близко. Не то, чтобы я её совсем не приняла, я, конечно же, хочу счастья своему отцу. Просто нам было очень сложно ужиться с ней вместе – я хотела сохранить многое из того, к чему привыкла с детства – уклад в доме, мебель, предметы. Как было при матушке. По шутке фортуны новую супругу отца зовут так же, как и меня, Елизаветой. Две Елизаветы де Вилье оказались полными противоположностями по вкусам. Она желала менять всё, начиная от посуды и заканчивая обивкой, чтобы не оставалось никаких воспоминаний о прошлом. Отец очень мучился от нашего несогласия, и наконец мы нашли компромисс. Уже второй год я живу, вроде, как и в семье отца, но в отдельном флигеле со своим штатом слуг. То есть я пользуюсь полностью отцовскими конюшнями и кухней, но прислуживают и наводят порядок те, кто придерживается моих вкусов. Поверьте, так стало проще всем. И мы… И мы почти подружились с моей мачехой. Теперь иногда даже выезжаем вместе – в оперу или на приёмы.