Коралловые четки - [24]

— Теперь посмотрим больную, — сказал я по окончании этого длинного рассказа.

Госпожа Франшар повела нас. Мы пошли путем, знакомым мне со слов Леира, и попали в ту комнату, которую он описывал мне с такой необыкновенной точностью. Молодая девушка лежала в постели; лицо ее было очень красно; глаза блестели, и она говорила сама с собой. У нее были все симптомы мистического бреда.

— Прости, Пресвятая Богородица! Прости! — говорила она ежеминутно. Эти слова постоянно повторялись среди отрывистых фраз, произносимых ею и обращаемых к Пресвятой Деве. Я внимательно наблюдал за больной; у нее, очевидно, был острый бред с систематическими галлюцинациями. Я не заметил ни одной конвульсии; слова, произносимые ею, казалось, выражали сущность ее бредовых видений: Пресвятая Дева упрекала ее в том, что она не сохранила себя для выбранного Ею жениха, а молодая девушка у Нее просила прощения за свое неповиновение. Время от времени она обращалась к Леиру так, как будто любила его и была принуждена отказать ему. О Леире в бреду упоминалось лишь изредка, как будто по поводу слов, которые девушка, галлюцинируя, влагала в уста Пресвятой Девы; очевидно, роль его была второстепенная, а главная — принадлежала Богородице.

Отсутствие конвульсий успокоило меня; очевидно, не предвиделось ничего опасного; однако, я не был окончательно в том уверен.

Подробный осмотр больной, которая в беспамятстве допустила его, не обратив на нас ни малейшего внимания, не обнаружил никакого органического расстройства; я удалился в соседнюю комнату с доктором Дюссироном и высказал ему мое мнение. Я предполагал психический шок, отразившийся непосредственно на вазомоторной системе и тем приведший к аутоинтоксикации. Ночью я намерен был оставить больную в покое по причине, которую счел себя обязанным скрыть от своего скептического собрата.

Дюссирон не совсем был согласен с моей выжидательной тактикой и уступил мне с неохотой. Чтоб убедить его в ненужности немедленного врачебного вмешательства, мне пришлось сказать ему, что такие расстройства психического происхождения часто проходят сами собой, и даже намекнуть на истерию, что и рассеяло его последние сомнения. Я уверил его, что буду пристально наблюдать за m-lle Франшар и приму энергичные меры, если через несколько часов не наступит самопроизвольного улучшения, мной ожидаемого.

Едва было окончено наше совещание, как раздался звонок к обеду. Меня отвели в предназначенную мне комнату. Слегка оправив одежду, я скоро вышел к хозяину, а госпожа Франшар осталась у дочери.

— Мы ждем священника, — сказал мне Франшар, — он сейчас явится.

Я попросил позволения осмотреть картины, украшавшие стены обширной комнаты, в которой мы находились: это была большая квадратная гостиная, с мебелью из красного дерева, обитой красной камкой; на камине стояли огромные часы из белого мрамора, украшенные золоченой бронзой и увенчанные фигурами Телемака и Ментора из того же металла. Мое внимание привлекли прекрасные картины и, в том числе два превосходных портрета Энгра, изображавшие знаменитых лиц семьи: генерального прокурора Парижского суда, барона Франшара, и его жену. Их потомок передавал мне подробности их биографии, когда вошел священник.

Аббат Жога совсем не являлся классическим типом деревенского священника. Это был человек лет шестидесяти, высокого роста, чрезвычайной худобы; его аскетическая фигура, проникновенный взгляд, даже лоб, казавшийся особенно высоким от лысины, которая занимала почти всю голову, свидетельствовали об уме и умственной работе. По какому странному стечению обстоятельств этот священнослужитель, производивший впечатление мистика, попал в сельские попы? Это задача, которую я не стану разрешать. Аббат Жога не был на дурном счету у епископа; его правоверие не внушало сомнения; но его репутация мистика и иллюмината немного пугала его начальство. Кардинал совершенно верно назвал его «бенедиктинцем XIV-го века, нечаянно зашедшим в ХХ-й век». Так как он не просил повышения, никто и не думал о переводе его на высшую должность, и аббат Жога так привык к своему домику, обвитому виноградными лозами, к своей деревне, затерянной в сосновом лесу, и к своим наивным прихожанам, что ему и в голову не приходило расставаться с ними.

Я почувствовал симпатию к этому священнику, лицо которого заинтересовало меня. Пожав руку господину Франшару, он очень просто подошел ко мне и спросил, я ли, действительно, доктор Эрто. На мой утвердительный ответ он сказал, что рад со мной познакомиться, так как читал мои книги о мистических явлениях, и тут же хотел завязать со мной разговор. Барон Франшар, очевидно, мало интересуясь мистикой, попытался вновь привлечь мое внимание продолжением рассказов о замечательных членах своей семьи; но священник все возвращался к своей теме.

Торжественный, в старомодном черном фраке дворецкий положил конец моему неловкому положению, распахнув двери столовой:

— Господин барон, пожалуйте кушать! — сказал он важно.

Франшар извинился за свою жену, «баронессу Франшар», как он называл ее, и повел нас в столовую. Доктор Дюссирон, имеющий обыкновение всюду запаздывать, присоединился к нам уже там.