Корабли Санди - [38]

Как ни странно, ничего в этой комнате не было от матери Ермака, будто и не жила здесь никогда. Разве что пара платьев в ветхом шкафу да туфлишки со сношенными каблуками. А ведь она тоже, как и всякий человек, была целый мир!

Есть в мире этом самый лучший миг,

Есть в мире этом самый страшный час,

Но это все неведомо для нас.

Не об одной же водке она думала? Были наверняка какие-то мысли, чувства, мечты, надежды, которые не сбылись. И ничего не осталось, ни следа, даже в той комнате, где жила.

— Приемник-то действует? — спросил Баблак. — Иль тебе сейчас не до музыки? —

— Можно… — неохотно сказал Ермак. — Только тихонько: соседи уже легли.

Ермак включил приемник. Исполнялась любимая песенка Санди «Бригантина».

И с тех пор и в радости, и в горе,

Стоит лишь слегка прикрыть глаза,

В флибустьерском дальнем синем море

Бригантина подымает паруса.

— Хорошенькая песенка, только душу бередит, — сказал Иван. — А где это флибустьерское море?

Ермак хотел объяснить, но раздумал.

— Его уже нет, — сказал он только, — пересохло.

А Санди вдруг подумал впервые, что люди Флинта тоже, наверно, были вот такие: угрюмые, озлобленные, отупевшие от крови, с глазами, как у цепного пса.

Легли спать. Ермак потушил свет и лег с краю; Санди — у стенки. Лежали молча. Первым уснул Баблак.

Когда глаза привыкли, стало светло. Над морем взошла луна и светила в окна. Ермак плакал. Санди притворился, что спит, дыхание даже затаил. Пусть его выплачется. Горе такое, что больше не бывает.

Ермак плакал долго, потом вытер глаза рукавом сорочки и тихонько приподнялся: «Санди, ты спишь?» Санди только крепче зажмурился. Тогда Ермак еще поплакал, прерывисто вздохнул и уснул.

И тогда на Санди напал страх. Вдруг Иван проснется и убьет их? Разум подсказывал, что ему нет никакого резона их убивать, но страх не проходил, а, наоборот, нарастал. А может, он сумасшедший? Какой нормальный человек будет без конца садиться в тюрьму, когда можно работать на воле? Все равно он там работал, на строительстве или где.

Санди не был трусом, но Иван внушал ему ужас и невольное отвращение. Он не мог забыть его глаз.

Санди был благополучным мальчиком из благополучной семьи. Первый раз в жизни он ночевал у товарища, без мамы, и надо же такому случиться — откуда-то появился этот преступник! Знала бы бабушка! «Лучше бы я теперь спал дома», невольно подумал Санди, но тут же ему стало стыдно. Он решил не спать и караулить Ермака и себя.

Ночь тянулась бесконечно. Ермак лежал тихо, изредка всхлипывая во сне. Баблак спал нехорошо. Он метался, стонал, бормотал что-то неразборчивое, иногда явственно ругался нехорошими словами. Тяжелые сны терзали его. Вдруг он проговорил очень четко, с бесконечной тоской и ужасом: «Господи, пронеси!» Какой ад ему снился? Санди невольно приподнялся на локте: может, его разбудить? Но не осмеливался. А Иван никак не мог проснуться сам от своего кошмара. Он вдруг стал скулить, как щенок, тоненько, жалобно в невыразимом ужасе.

Санди не выдержал.

— Иван! — позвал он. — Иван, проснитесь!

— Подъем?! А? Ох, как хорошо, что ты меня разбудил! — благодарно сказал Баблак и сел на постели. — Фу! Ох! Где мои папиросы? — Он встал, нашел папиросы и в одном белье сел у окна и закурил. — Это ты меня разбудил? — спросил он Санди, первый раз обращаясь к нему.

— Я. Вы очень стонали.

— Хорошо сделал.

— Вам снился страшный сон?

— Мне снилась моя жизнь. Вы что, дружите?

— Ермак мой самый лучший друг.

— Хороший пацан! А ты чей же будешь?

Санди было начал объяснять, запинаясь от страха, когда проснулся Ермак. Он захотел пить. Встал, зажег свет (как хорошо при свете!). Ермак был бледен, глаза опухли от слез.

— Может, хотите чаю? — предложил он.

— Я бы выпил! — торопливо подтвердил Санди, боясь, что Ермак потушит свет.

Ермак поставил чайник на электроплитку и сел с ногами на постели.

— Ты в каком же классе? — спросил Иван Ермака.

— В седьмом.

— А у меня десятилетнее образование. В колонии уже закончил. И специальность там же приобрел — маляр. Это все в последний срок, когда решил покончить с этим. Кому сказать — удивятся. Не поверят. Был я один человек… Не человек вовсе, звереныш… Волк и есть волк. Недаром кличку дали такую. Посмотрел кино… Сто раз до этого смотрел — так, буза. А это… Все вдруг изменилось во мне, и мир стал другим вокруг.

— Какая же картина? — осмелился спросить Санди.

— «Баллада о солдате». Душу мне перевернуло. А я думал, что души у меня давно нет. Одна труха осталась. Как есть всю ночь проплакал. Какой он, Алеша-то, а? Зяблик! Как его танк хотел переехать! Как он всех-то жалел! Настоящий человек. А во мне ничего человеческого не осталось. Ничего не стоит избить, украсть, обидеть, толкнуть, отнять… Ох! Такому-то Алеше только бы жить. Мой отец ведь такой самый был. Геройской смертью погиб ради товарищей своих! Как Александр-Матросов. Я читал в газете. Честное слово! Только никому там не сказал, что это мой отец. Стыдно было. Да могли и не поверить! Тоже сын героя! Газету ту хранил долго. Пока не выкрали и не скурили. Я чуть не убил тогда за нее… Еле разняли. Наказали, конечно. За такой пустяк, газетенку, на людей кидаюсь. Волк!