Корабли Санди - [31]

Ата настороженно прислушалась к приглушенным голосам. в коридоре. Звякнул стакан о графин — кто-то пьет воду. Хихикнула нянюшка — что-то ей рассказали смешное. Прошла дежурный врач — каблучки стук, стук, стук. Запахло лекарством,

В палате душно, хотя форточка открыта. Никакого движения воздуха.

Что будет завтра? Эта операция… Будет ли она видеть?

Ата помнила свет. Больше она ничего не помнила — была слишком мала, когда ослепла. Не помнила человеческих лиц. Не помнила неба, моря, улиц, травы и цветов. Свое лицо в зеркале. Какая она? Красивая, некрасивая, безобразная?

Если бы только видеть свет! Пусть ничего другого, но свет. Есть же такие счастливые люди, что видят. И даже не ценят этого. И скулят, жалуются на какие-то там нехватки, когда им так много дано в жизни: столько всего видеть! Если операция будет удачной и Ата обретет свет, она будет всю жизнь только радоваться. Ах, скорее бы пришла тетя Вика! Нет, она не может больше лежать! Надо ее найти.

Ата стремительно поднялась с кровати, нащупала ногами шлепанцы. Набросила на себя халат — он был ей велик, поземь, но самый светлый, какой нашелся в больнице, — и быстро вышла в коридор.

— Что ты так схватилась? — спросила нянюшка.

— Где Виктория Александровна?

— В дежурной. Позвать? Или проводить тебя?

— Не надо, я сама!

Виктория Александровна сидела одна в узенькой дежурке и что-то записывала в журнал.

— А я только хотела идти к тебе, — сказала она, захлопывая журнал.

— Тетя Вика, здесь никого нет? — спросила Ата. — Только вы? Мне надо поговорить с вами. Очень-очень важно.

Виктория Александровна обняла Ату за плечи, поцеловала ее в горячую щеку.

— Тебе надо быть уже в постели. Выспаться, отдохнуть. А то операцию отложат.

— Я знаю, но я не могу спать. Тетя Вика, я хочу вам дать клятву. Пожалуйста!..

— Хорошо. Я слушаю.

— Вот, тетя Вика, если операция будет удачной… Я клянусь, употреблю все свои силы на одно доброе! Клянусь, буду делать только добро, а со. злом буду бороться. Всю жизнь! Вы мне верите?

— Верю, моя девочка!

— Тетя Вика, можно вас обнять? И только один раз, один разик назвать вас мамой. Можно?

Виктория Александровна, сморщившись от совершенно нестерпимой жалости, крепко прижала к себе слепую.

— Доченька моя! Ата всхлипнула.

— Я так люблю вас… мама. Мама!! Я так завидую Санди! Но это нехорошо. И я больше не буду. Вы мне верите?

— Верю, Ата.

— А если, когда я вырасту и у меня будут дети, я их никогда не брошу на бабушку. Ведь это нехорошо. Я буду сама их растить, как вы растите Санди, и сделаю их такими же счастливыми. Санди очень счастливый! Но я не буду ему завидовать!

— И ты будешь счастливой, Ата. Идем, я тебя уложу. Виктория Александровна отвела девочку в палату, уложила в постель, подоткнула под нее одеяло и села рядом, держа ее руку. Она хотела посидеть возле нее, пока Ата не уснет, но Ата была так возбуждена, что Виктория Александровна поняла: ей не уснуть.

Она принесла ей полтаблетки снотворного и сидела возле, пока Ата не заснула.

«Сколько горя с самого рождения! — с грустью думала Виктория. — Как бы я хотела заменить ей мать, чтоб она не завидовала так мучительно Санди. Но разве Андрей согласится принять ее в дом? Никогда. А что, если…»

Виктория просияла. Мысль была удачной. Попросить отца удочерить Ату. Тогда Виктория могла бы ежедневно навещать ее, помогать воспитывать. Сколько еще ждет эту бедняжку! Такая пылкая, нетерпимая, ранимая, чуткая ко всякой неправде и несправедливости. У нее будет нелегкая жизнь. Если бы ей хоть вернули зрение!

В эту ночь, накануне операции, сидя у постели спящей девочки, Виктория тоже дала себе клятву: никогда, ни при каких обстоятельствах не оставлять Ату.

Ата стояла посреди просторной — много света и воздуха — комнаты. Лимонные деревца, выращенные в кадках, уже упирались в потолок. За огромным, во всю стену, распахнутым настежь окном спокойно вздыхало море. День был пасмурным, накрапывал дождь, пахло влажной землей, морем, прошлогодними листьями. В кабинете благодаря открытому окну было очень холодно, но холода никто не чувствовал. Врачи и сестры смотрели на тоненькую, высокую девочку в длинном больничном халате. Глаза закрывал бинт.

Ата молчала. Только при входе она повернула голову на длинной шее в ту сторону, где стояла Виктория Александровна, чувствуя ее присутствие. Услышав ее голос, Ата успокоилась. Она догадалась, зачем ее вызвали, но собрала все свое мужество и приготовилась узнать, что бы это ни было: свет или тьма на всю жизнь.

— Как ты себя чувствуешь, Ата? — спросила Екатерина Давыдовна, подходя к ней.

— Хорошо! Вы мне развяжете сегодня глаза?

— Если ты будешь спокойна.

— Я совсем спокойна.

— Отлично. Мы посмотрим твои глаза… Но потом снова завяжем их дня на три-четыре. Чтоб они хорошо зажили. Договорились?

— Да, да! О скорее же!..

— Не дрожи, Ата. Я только хочу предупредить тебя… Вряд ли мы смогли вернуть тебе стопроцентное зрение.

— Я же понимаю! Лишь бы я видела свет!

— Не волнуйся. Повернись вот так. Я сама тебе развяжу глаза.

Екатерина Давыдовна внешне спокойно стала разбинтовывать повязку. Ее товарищи по работе смотрели на нее. Если эта операция удалась, она станет апофеозом доктора Реттер, ученицы Филатова.