Корабли Санди - [14]

— Да. Хоть бы самую капельку… Увидеть день, солнце, Ермака, вас… море! Знаете, у нас в интернате каждый говорит: «Хоть бы немного видеть! Хоть бы только свет!»

— Съешь этого пирога, — сказала Виктория, подкладывая Ате на тарелку пирог.

Но Ата продолжала:

— У нас есть девочка Наташа, она только в прошлом году ослепла. До тринадцати лет видела. Ей еще тяжелее, чем даже мне… Когда мы отдыхаем, кто с книгой, а кто просто так, разговаривает, она все ходит и ходит по коридору одна протянув перед собой руки, чтобы на нее не наткнулись. Только она одна так ходит, протянув руки. Никак не привыкнет. Забывает, где какая лестница. Ушибается. А вы действительно думаете, что я буду видеть?

— Хоть немножко, но будешь.

Чем ближе подходил день операции, тем чаще задавала Ата этот вопрос. Как-то вечером — Санди слышал это из соседней комнаты, где учил уроки, — Виктория Александровна спросила мужа:

— Андрей, ты не возражаешь, если мы хоть на время, до операции… возьмем к себе Ату… погостить.

Санди застыл над раскрытой тетрадью по геометрии. Он сразу представил, как отец нахмурился при этом внезапном предложении.

Отец был нелюдим. Может, недостаточно добр. Он любил свою работу, любил жену и сына. На других его любви не хватало. С летчиками он был в добрых, приятельских отношениях, но никогда не звал их к себе в дом и сам ни к кому не ходил.

— Эту слепую девочку? — удивился Андрей Николаевич. — Но когда же тебе с ней возиться? Ты и так занята по горло. И… не думаю, чтоб это было полезно для Санди и доставило ему большое удовольствие.

Санди бросило в жар. Кажется, он густо покраснел.

— Нельзя всегда думать только о Санди! — возразила Вика. — Так можно воспитать эгоиста, который всегда будет считаться только со своими удобствами. Ата не прижилась в интернате… Я хотела это сделать ради нее, а не ради Санди.

Андрей задумался. Думал он долго. Санди прислушивался не дыша. Он еще сам не знал, что именно его так взволновало. Потом отец сказал:

— Может, это намек на меня? Это я всегда считаюсь только со своими удобствами?

— Ты же не эгоист? — спросила мама.

— Не знаю, — честно ответил отец. — И уж совсем не знаю, каков я в твоих глазах, Вика. Мою мать ты определенно не уважаешь. Не понимаю: за что? Ты так радуешься, что мы отделились от моих родных. Мне это несколько обидно.

— Ты против, чтоб мы пригласили Ату?

— Я бы этого не хотел! Последнее время я почему-то стал сильно уставать, и я просто не смогу отдохнуть, когда в доме будет чужой человек. Да еще слепая. Неприятно как-то. Не выношу калек. И что ты выдумала, Вика?

— Ладно. Не будем больше об этом говорить, Андрей.

— Ты на меня рассердилась?

— Нет. Ты таков, какой есть. Иным не можешь быть. Разве что случилось бы такое, перевернувшее всю твою жизнь. Тогда, может быть, ты стал бы ближе к людям.

— Вика! Ты желаешь мне… беды?

— Что ты! — испугалась Виктория.

Они долго молчали. Потом мама вспомнила, что пора пить чай.

К чаю неожиданно пришел Николай Иванович. Виктория от восторга завизжала, как девчонка. Просиял и Андрей Николаевич. Санди забросил учебники и вылетел навстречу деду. Профессор был заметно растроган. Его усадили в кресло современного фасона, так что он не казался в нем особенно маленьким.

— Почему не пришел с мамой? — спросил Андрей Николаевич.

Профессор съежился, виновато посмотрел на сына и ничего не ответил.

«Потому что ему хочется от нее отдохнуть, — мысленно ответила за него мужу Виктория. — Потому что он жаждет душевного тепла и уюта, чего у него, бедняги, никогда не было в жизни. Почему ты этого не понимаешь?»

Она молча поцеловала свекра в щеку.

Потом пили чай, и успокоившийся, повеселевший Николай Иванович рассказывал про институтские дела, про какого-то Мальшета, «чертовски способного океанолога», который, будучи совсем еще молодым, написал «талантливейшую научную книгу», где полно «своих мыслей», и «если бы только можно было переманить его в наш институт», но «разве уйдет он со своего Каспия?».

Так Санди впервые услышал имя — Филипп Мальшет, и оно ему запомнилось.

Всем так хорошо было в этот вечер! Андрей Николаевич курил и улыбался. Улыбка очень его красила. Может, потому, что улыбался он так редко. После чая Николай Иванович тщательно осмотрел, как устроились молодые Дружниковы, — ему очень понравилось.

Он долго сидел у них. На него напал «говорун», и он подробно рассказал о своей поездке в Англию. Оказывается, Лондон совсем не похож уже на тот город, что описывал Диккенс, и не только потому, что вместо кэбов — автобусы и электрички, нет, сам характер англичан давно изменился. Впрочем, дедушка и сам не разобрался еще в англичанах, он больше говорил о том, как ученые Англии восторгались достижениями советской океанологии. Достижения наших океанографов стоят наравне с достижениями в области освоения космоса.

В тот вечер Санди впервые узнал, что океанология такая обширная наука: в нее входят биология и геология моря, физика и химия моря, морская метеорология и многие другие науки. А уж без математики и географии вообще шага не сделаешь.

Николай Иванович засиделся допоздна, а когда он ушел, Санди долго не мог уснуть. Он вертелся на своей кровати и, кажется, первый раз в жизни думал о своих родных. Он вдруг понял, какие разные люди его отец, мать, бабушка, дедушка. А если взять еще другого дедушку и тетю Ксению, мамину мачеху, то разница еще глубже. Почему люди бывают такие непохожие? Ведь одна семья. А потом он подумал: счастлива ли его мама с его отцом? Но почему-то от этих мыслей стало так тоскливо, неуютно и тревожно, что Санди предпочел думать о чем-нибудь ином, например о Ермаке или Ате. Но темнота ночи, что ли, так действовала, только и о друзьях было что-то грустно думать…