Корабли надежды - [15]
Дом снаружи имел довольно жалкий вид. Двери такие низкие, что мне чуть не пополам согнуться пришлось. Из больших сквозных сеней с выходом во двор и в сад нас провели в правую дверь — на мужскую сторону, и мы очутились не во дворце, скажем, но в удивительно большой и высокой зале. Не верилось глазам, что в таком на вид жалком доме может быть такая роскошь! Стены были обтянуты парчой, обвешаны персидскими коврами, вдоль стен стояли низкие диваны с бархатными подушками. В одном углу на подставках высилось около дюжины черешневых чубуков с янтарными мундштуками, в другом — целый арсенал сабель, кинжалов, ружей и пистолетов. Все было идеально чисто, и нам стало стыдно своих запыленных сапог. Пришлось их снять, и мы в одних носках чувствовали себя раздетыми. Потом, правда, привыкли.
— Роман Романыч, — вновь вмешался Сенявин, — вы расскажите, как нас угощали!
— Да, господа, Поликарпыч сегодня нас угостил отменно! Но куда ему, ты, Федор Федорович, меня прости, до угощения мурзы! Сначала нам на подносе принесли по чашечке густого и сладкого кофе. Потом один слуга внес в комнату табурет дивной красоты, весь обложенный перламутром, перевернул его кверху ножками и поставил его перед нами. Уселись мы на диванах, ждем, что будет дальше. Другой слуга принес огромный медный поднос — настоящий круглый стол — и поставил его на перевернутый табурет. Потом стали приходить еще слуги, и каждый что-либо ставил на стол. Вскоре он был заставлен медными и серебряными тарелками и мисками с жареной индюшатиной и курятиной, свежим маслом, творогом, яичницей, вареной и жареной бараниной, нарезанной тонкими ломтиками бараньей колбасой, изюмом, чищеными орехами и еще не упомню чем.
Затем новые слуги принесли миски с водой для мытья рук и полотенца. И вот только тогда вошел хозяин. С каждым поздоровался по-европейски — за руку и по-восточному — с поклоном и прикладыванием руки к сердцу. Беседу с ним вел Захар. Уж о чем они говорили, нам было неизвестно. Подкрепившись и отдохнув, отправились на охоту.
Каждому дали одноконную арбу, и, растянувшись в линию, мы, где шагом, где рысью, стали преследовать появившиеся стайки дроф. На лошадей и повозки они внимания не обращали, но стоило увидеть им человека, как они устремлялись прочь с такой скоростью, что и верхом догнать было мудрено.
Просоленные всеми штормами и продутые всеми ветрами, бравые капитаны с увлечением слушали бесхитростный рассказ об охоте, в котором, как и в каждом охотничьем рассказе, было больше экспрессии, чем истины. Романтика морских походов для них была обычным тяжелым трудом, а невинные охотничьи подвиги — верхом романтики. Ушаков тоже с интересом слушал охотничьи байки Романа Романыча, с удивлением замечая неподдельный азарт слушателей.
— И много вы тогда добыли дичи? — с ухмылкой спросил Сарандинаки.
— Да так на круг штук по десять птиц.
— Ого, и что же с ними, с этими дрофами, вы сделали?
— А помните, прошлой осенью в Морском собрании жаловались на жесткую курятину? Вот это дрофы-то и были.
Все рассмеялись, налили из самовара еще чаю, а Роман Романович продолжал:
— Да. Так вот. Поохотились мы, а часам к пяти пополудни поустали, проголодались, да и повернули к мурзе во двор. Почистились, пообмылись, и тут уже сам хозяин вышел приглашать нас в дом. А там, видно, со всей округи другие мурзы съехались. Человек, почитай, двенадцать, все важные, нарядные.
Обедали мы уже в саду. Расстелили ковер, положили волосяные подушки вокруг того же табурета с подносом. Каждому дали ложку, кусок хлеба и большую медную миску с бараньим супом из риса и мяса. Потом принесли горячие пирожки с каким-то мясом, потом жареную верблюжатину, молодую конину, и все время слуги подливали кумыс в фарфоровые пиалы. Блюд двадцать сменилось. Завершил все кофе с холодной водой, орехами в меду и уже не припомню что еще было.
В общем, встали мы чуть живые. Стал я денег предлагать — не берут. Захар говорит, за угощение денег нельзя брать. Гость — от аллаха, какой бы он земли и веры не был.
Гости стали собираться домой. Дело шло к полуночи. Внизу уже давно разошлись. Кое-кто из капитанов-холостяков уютно похрапывал на диванах в темных углах столовой. Это никого не удивляло. Бывая на берегу, Ушаков частенько приглашал к вечернему чаю одиноких, как и он сам, капитанов, особенно с тех кораблей, которые либо должны были отплыть, либо только что вернулись из плавания. Случалось не раз, что капитаны до тех пор беседовали, пока сон их не смаривал. В таком случае они отправлялись на свои корабли или но квартирам только поутру. Ушаков во время этих «чаепитий» узнавал своих капитанов подчас с совершенно неожиданной стороны, понимал более верно, кто чего стоит.
Проводив гостей, Ушаков едва добрался до постели и сразу заснул крепким сном. Поликарпыч, собрав одежду, долго всматривался в знакомые, дорогие ему черты, находя, к своему сожалению, новые морщины, заложенные неумолимым временем и заботами. Наконец угомонился и он. Дом затих.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Три стрелы над полумесяцем
Военный совет на флагманском корабле «Св. Павел» у командующего корабельным флотом Черного моря вице-адмирала Ушакова начался тотчас по прибытии адмирала Мордвинова. Командующий оказал ему положенные по Морскому уставу почести и отдал рапорт. Затем он пригласил участников военного совета в салон. При этом Ушаков обратил внимание на то, что среди приглашенных нет командира «Св. Петра» капитана 1-го ранга Сенявина. Но тут сам Сенявин без тени смущения поднялся по трапу и доложил о своем прибытии на военный совет. Командующий ничего не сказал, но посмотрел на Сенявина так, что тот понял — грозы не миновать.
