Корабль стрекоз - [13]

– Ты чего, Олли? – мирно спросил я. – Ты же сам сказал – проверяли там это… психическое здоровье! Все верно! Я полностью согласен! Олли! Да ты не представляешь себе, каким нормальным, каким супер-нормальным я себя ощущаю!

Какое-то время Олли молчал, словно переваривал.

Потом он повернулся ко мне и, тихо всхлипывая, заплакал, проворно вытирая слезы указательными пальцами.

Нет ничего более устрашающего, чем плачущий мужчина.

Плачущий мужчина наводит на самые отпетые мысли.

Помимо прочего, это довольно уродливо. Нос Олли стал как буряк, брови покраснели, губы вздуло.

– Олли, ты чего! Ты же не хочешь, чтобы из-за этих галлюцинаций, из-за этого корабля тебя признали невменяемым и не допустили к третьему туру!

– Да корабль тут не при чем! – всхлипнул Олли.

– А чего ты тогда? Ты чего, из-за Нин? Она что, опять с тобой сегодня ночью?.. – предположил я.

– У-у-у!

– Надо это как-то прекратить, – сказал я. Мысль не была свежей, но, как ни странно, актуальности не потеряла. – Скажи ей твердо, чтобы она от тебя отцепилась, манда ушастая! Пусть не смешивает деловое с личным!

– Я говорил! Она говорит: «Все в порядке! считай, что мы просто друзья!». А потом я обнаруживаю себя втыкающим свой член в ее змеиную нору в восьмой раз за ночь! Хороши друзья! Одной кровью кончаю – ты зацени! Я тебе говорю, Игрэ, это колдовство. Я тебе говорю – колдовство…

– А почему ты меня не зовешь? Почему не зовешь ночью?

– Я не зову? Да я этой ночью тебя даже огрел своим валиком подголовным. А ты даже не пошевелился.

Я потрогал свой лоб. Да, ссадина, синяк, очень похоже на подголовный валик…

– Скажи ей, что я на вас решил настучать. Что даже донос уже составил. Вчерне.

– Говорил. Она твердит, что тебе никто не поверит, потому что она на хорошем счету. А я больше не могууу!

Я молчал.

– Может, прекратим это все? – вдруг взвился Олли, глаза его просохли за какой-то миг. – В смысле, выйдем сейчас за наш четырехугольник, дойдем до Хоц-Бая и с ближайшим судном – в Пиннарин. У меня там дом, сад в классическом северном стиле! Ты бы видел мои туи! Мои павильоны, увитые клематисом! Мои альпинарии – восемь каскадов на две тропинки! Промеряно по шагам – идеально сделано, папа говорил, что этот архитектор его чуть не разорил! В конце концов, в следующий раз снова будут соревнования. Поднатаскаемся еще годик, наймем хорошего наставника. Если хочешь, можешь вообще этот год жить у меня! Хочешь, мой отец тебе назначит жалование, даже делать ничего не надо будет? Ну их к лешему, эти все оранжевые корабли, все эти качели, эту шилолову проститутку. А?

Это было заманчивое предложение.

В отличие от Олли, на соревнования я заявился, чтобы получить «сертификат достоинств» и найти потом хорошую работу. А не для того, чтобы самоутверждаться и лезть в Свод Равновесия. Бороться за браслет «второго клинка» или за «первый серебряный меч» я не собирался.

Если бы гордыня не расправила в моей душонке свои кондорьи крылья!

Я вдруг подумал – как это так, какой-то пиннаринский мудила, какой-то Папа окс Вергрин назначит мне жалование ни за что? Я, Игрэ, сын трудового народа, вгативший весь свой заработок за шесть лет в отличный боевой клинок, буду брынькать на каниойфамме в беседке, увитой клематисами на вершине альпинария в доме его сынули? Как содержанка, как приживалка, только в мужском роде – как содержан, как приживал? И все будут говорить «а-а-а, поня-я-атно…» и что я на него «дурно влияю»?

И все это из-за того, что дал ситуации отбиться от рук? Из-за Нин и Дидрэка? Из-за ебаного компаса? Из-за корабля с сетями и карбункулами? Из-за мух и стрекоз?

Моя судьба на ближайший год вырисовывалась из посулов Олли так отчетливо, что стало даже противно. Мне всегда становилось противно, когда что-то можно было «расписать» как трехголосие.

А кроме гордыни была еще и надежда – победить. Если мы сейчас уйдем, надежду победить придется законсервировать, придушить на годик.

Токсины разлагающейся надежды будут попадать в кровь и разноситься по всему телу, учиняя боль и усталость.

От удушенной надежды портится кровь, как от онанизма – зрение.

Короче говоря, я сказал ему «нет».

– Игрэ, пожалуйста… – зудел Олли. – Или в конце концов я сам возьму и уйду. И мне плевать, что тебя не допустят к третьему туру. Мое здоровье мне важнее!

– Олли, давай так, – я сконцентрировал в этом «так» всю свою рассудительность. – Я клянусь тебе, что сегодня ночью не сомкну глаз. Пусть только попробует еще раз на тебя забраться! А про корабль просто забудь. Мало ли что, бывало, наснится с перепою!

Олли посмотрел на меня очень недоверчиво, но и уходить не ушел.

Короче, этот чумной оранжево-розовый корабль, это «секретное задание» так задурили наши невместительные головы, что мы совершенно забыли про человеческое мясо. Интересно, на что рассчитывала Нин – на то, что я в порыве страсти (ревности? раздражения?) просто убью Олли?

– 12 —

В ту ночь я твердо решил не засыпать – после истерики Олли я твердо уверовал в то, что все наши с ним проблемы состоят в том, что кое-кто кое с кем слишком много трахается.

Я пошел и собственноручно нарыл в овражке собачьего корня, используя метательный кинжал как лопатку. Наскуб молодой полыни и отобрал одни цветочки – две дюжины крохотных желто-зеленых шариков. Ощипал ближайший черный кедр – я ободрал с него все его недозрелые смолистые шишечки. Тут же, перед костром, я высушил всю эту дребедень, порезал, растолок. И сгрузил в котелок.